Тринадцатый этаж - [43]

— Думаю, да. Я тогда руководил бригадой.

— Но, Чак, здесь нет ни двери, ни окна, через которые могла бы пролезть такая широкая махина!

Его смущение продолжалось всего секунду. Потом он рассмеялся и заметил:

— Кроме двери сзади, которая выходит на стоянку.

Сохраняя невозмутимость на лице, я обернулся и посмотрел. Там действительно оказалась дверь, и притом достаточно широкая, чтобы в нее вошел интегратор. Но еще секунду назад ее там не было!

Реакция замешательства Чака запустила автоматическую регуляцию среды. То, что только я один мог вспомнить время, когда дверь не существовала, свидетельствовало: по какой-то причине я все еще избавлен от переориентации.

Пропищал сигнал внутренней связи. Я нажал кнопку, и на экране появилось лицо Дороти Форд. Она с беспокойством взглянула на Чака.

— У меня дела, — с пониманием бросил тот и ушел.

Я заметил, что Дороти ведет отчаянную борьбу с волнением. Ее глаза были влажными, а пальцы — нервно сплетены.

— Если я извинюсь, то тебе станет легче? — спросила она.

— Ты сказала Сискину, что я собираюсь пойти ему поперек пути?

Она кивнула, покраснев от стыда:

— Да, Дуг, я должна была это сделать.

И по искренности, прозвучавшей в ее словах, я понял, что предавать меня ей хотелось меньше всего на свете.

Дороти серьезно продолжила:

— Ведь я тебя предупреждала. Я ясно дала понять, что действую в интересах Сискина.

— Ты заслуживаешь оценки «отлично».

— Да, наверное. Но я не горжусь тем, что сделала.

Она призналась в том, что выдала меня Сискину. Может быть, позже она выдаст меня более могущественным силам?

Я засмеялся:

— Но мы не собираемся ставить на этом точку, так ведь?

Дороти нахмурилась, не понимая, что я имел в виду.

— Ты когда-то говорила, — продолжил я, — что мы оба должны выполнять нашу работу, но нет причин, почему бы нам в то же время не повеселиться.

Она лишь склонила голову, видимо испытав внезапное разочарование.

— О, я понимаю. — Я изобразил горькое сожаление. — Положение дел изменилось. Теперь, когда ты добилась нужной цели, со мной больше незачем играть.

— Нет. Дело не в этом, Дуг.

— Но ты справилась со своими обязанностями блестяще. Ты была на высоте, и теперь следить за мной больше не нужно.

— Да, не нужно. Сискин вполне доволен.

Изобразив нетерпение, я начал отключать связь.

Дороти взволнованно наклонилась вперед:

— Нет, подожди!

Кто она? Всего лишь девушка, разочаровавшаяся, потому что ее будто бы скромный приятель, с которым она заигрывала, выполняя свои обязанности, вдруг решил ответно с ней поиграть? Или контактная единица, испугавшаяся, что может потерять непосредственную связь с субъектом, находящимся под надзором?

— Хорошо, — сказала она без особой радости. — Мы можем весело провести время.

— Когда?

Она замялась:

— Когда скажешь.

В тот момент поисков контактной единицы я не мог представить себе более вероятного подозреваемого. Я решил, что ее проверю как следует.

— Сегодня вечером, — предложил я. — У тебя дома.

Жилище Дороти Форд представляло собой один из тех богатых апартаментов, которые традиционно ассоциируются с атрибутами привольной и расточительной жизни состоятельных бизнесменов.

Интимную обстановку подчеркивали анимированные трехмерные стенные росписи, у каждой из которых имелся свой собственный музыкальный фон. Сатир играл на флейте и топал раздвоенными копытами, а вокруг него изгибались в чувственном танце легкомысленные девы. Афродита обнимала Адониса между двумя увешанными розами мраморными колоннами, за которыми вдали блестело Эгейское море. Клеопатра с черными волосами, блестевшими от мягкого света луны, отраженной в Ниле, облокотившись о поручни своей галеры, поднимала инкрустированный самоцветами кубок за здоровье Марка Антония.

Больше всего выделялся огромный трехмерный портрет Хораса Сискина. Закинув голову, я принялся рассматривать картину, обнаружив теперь такую грань личности этого человека, о которой прежде не подозревал. Его глаза, словно просверливавшие насквозь изображение Афродиты и Адониса, горели страстной похотью. Все оттенки выражения его лица неизбежно наводили на мысль, что этот человек болен сатириазом.

Необычайное очарование обстановки было разрушено в тот момент, когда Дороти нажала кнопку автотендера. Получив стакан с выпивкой, она проглотила половину, после чего с отсутствующим взглядом уставилась на стакан, словно стараясь вспомнить что-то давно позабытое. Она была одета в нежно-голубую пижаму с горностаевой каймой. Ее волосы, зачесанные на макушку и искрящиеся после нанесения специального спрея, напоминали воздушную корону из звездной пыли, которая каким-то образом придавала нежность и невинность точеному лицу Дороти. Но в чертах этого лица угадывалась холодная решимость. Она пошла на сделку. И теперь намеревалась выполнить свою часть контракта.

Приблизившись ко мне прогуливающейся походкой, она показала пальцем на портрет Сискина:

— Я могу его убрать, шторами завесить. Я часто так делаю.

— Отрезать его от всего, что ему принадлежит?

Дороти поморщилась:

— Ему это больше не интересно. Когда-то все это что-то для него значило. Но ведь жизненная энергия — явление преходящее.