Тринадцатый апостол - [3]
Маяковский жаловался иконописной Богоматери:
Однако библеисты ХХ в. «реабилитировали» фарисеев и посчитали, что сам Христос принадлежал к одной из пяти-семи школ фарисеизма. Какие-то из них он осуждал, а какие-то принимал. По-своему трактовали фарисеи отношение Единого Бога к каждому отдельному человеку: «Отец Бог заботится о тебе. Он беспокоится о тебе. Он защищает тебя. Он любит тебя…»[5] Так думал и Иисус. Но Искупителю чуждо было фарисейское ласкательство богатых и увещевание рабов, бедняков служить своим господам безропотно. Так можно ли все-таки сказать, к какой религиозной партии принадлежал Иисус? Сын Божий, строго говоря, не нуждался в партиях. Но, оказывается, Он не был одиночкой. Иисус, скорее всего, принадлежал не к фарисеям, несмотря на близость Его взглядов взглядам некоторых их школ, не состоявших на жалованье у церкви, не запятнавших себя политикой. Он принадлежал к громадному коммунистическому братству эссеев. С детства он воспитывался в нем. Унаследовав профессию своего земного отца, он плотничал. Вступив в братство эссеев, он продолжал работать плотником. Он был рабочим до 30 лет, когда он оставил плотничье дело и целиком посвятил себя исполнению заветов Отца Небесного. Пребывание среди эссеев не прошло для Него даром. В этом братстве не было ни рабов, ни господ, все работали – каждый делал то, что умел и что нужно было для других. Все эссеи были равны перед Богом и перед людьми. Они не признавали никакого государства – ни римского Цезаря, ни иудейского Царя. Они были (употребляя современную терминологию) анархистами, или, точнее, анархистами-коммунистами. «Чувство свободы у Христа, – пишет Кастельнуово, – было абсолютным». Эссеи не признавали частной собственности даже на одежду. Все эссеи были неграмотными, не умели ни писать, ни читать, но они не были невеждами, ибо всю жизнь впитывали в себя обширнейшие знания и глубочайшую мудрость Библии благодаря единицам в их среде, овладевшим искусством чтения настолько, что все собратья могли постигать мудрость Священного Писания. Кроме апостола Павла, все другие – все двенадцать – были неграмотны, но и они были не менее мудры, чем, скажем, софисты времен Платона. Мудрость древнегреческих софистов была мудростью рациональной, а мудрость апостолов, как до них ветхозаветных пророков, была мудростью веры, мудростью иррациональной, превышающей мудрость науки. Владимира Маяковского, уступавшего, скажем, Борису Пастернаку в обширности знаний мировой культуры (но не невежественного, как утверждают иные), можно было бы назвать самозванцем, если бы не унаследованная им мудрость веры, той самой, о которой Соломон говорит в своих притчах, что Господь имел Мудрость началом пути своего, прежде созданий своих, искони. Сама Премудрость молвит: «…от века я помазана, от начала, прежде бытия земли… тогда я была при Нем художницею.»[6] Кроме первого «если», есть и второе – если бы не подчинение своего поэтического творчества апостольской миссии. Поэт сам сказал об этом:
«Агитпроп», если перевести это слово в теологический контекст, есть не что иное, как агитация и пропаганда нового христианского (для Маяковского почти = марксовскому) образа жизни. В этом и заключалось апостольство
Маяковского. Об исполнении своей апостольской миссии он просил не забывать идеальных юношей чаемого будущего:
Многие наряду с Маяковским пытались создать в слове, в красках образ Христа и его апостолов. Иной раз сами пытались выступить в роли апостолов или даже отождествляли себя с Христом. Но дальше деклараций их христолюбие не шло. Оно не было подтверждено жертвенным служением людям на практическом, повседневном житейском уровне. Никто из них не стал новым апостолом еще и по другой причине. Все они отвергали учение Маркса, тогда как Маяковский – и только он среди поэтов – выполнял наставление Спасителя приводить Его заповеди в соответствие с новыми обстоятельствами и условиями времени и места. Маяковский создал сплав двух величайших революционно-коммунистических доктрин – Назорея и Трирца. Поэтому из всех претендентов только Маяковский стал истинным апостолом. Именно это придало поэзии Маяковского всепроникающую библейскую силу.
