Тринадцатая редакция - [58]

Джордж пытался заставить себя вставать позже, пытался воспитывать в себе отвращение к командным играм и прочему коллективному бессознательному, но ничего не получалось. В конце концов он смирился с тем, что идеально заточен под этот несовершенный мир – не всем же быть совершенством, в конце концов, хватит с этой планеты одного Маркина.

Вчера вечером, когда они наконец избавились от Анны-Лизы (к сожалению – всего лишь до следующего дня, заселив её в дорогой частный пансион), Дмитрий Олегович вполне невинно поинтересовался у приятеля:

– Ты, наверное, по-прежнему вскакиваешь по утрам с первыми звуками гимна?

– Какой гимн, о чём ты? – Джордж покрутил пальцем у виска. – Мы с тобой живём в одной квартире, если ты не забыл. Звуки гимна сложно перепутать со звуками дрели, к примеру, поэтому если бы я использовал его вместо будильника…

– Ты никогда не мог оценить образность моей мысли, – покачал головой его друг. – Я не имею в виду, разумеется, что ты используешь гимн вместо побу-дочной мелодии, хотя такой вариант исключать всё же не следует. Кстати, спать я могу под любой аккомпанемент, извини, если не предупредил, мне просто казалось, что ты давно в курсе. Так что вполне можешь сверлить стены, ронять гантели, включать кофемолку и стрелять по воробьям, не опасаясь спугнуть мой драгоценный сон.

– Завтра же так и поступлю, – огрызнулся Джордж. – Начну швыряться гантелями, сверлить стены, молоть кофе и что ты ещё заказал? Впрочем, на первое время хватит и этого. Ты себе даже представить не можешь, как я страдал всё это время без милых моему сердцу развлечений. Но теперь-то я наверстаю упущенное, отыграюсь за всё!

– Я рад, что всё так прекрасно обустроилось. И что ты не меняешься с годами. Собственно, весь этот разговор я завёл к тому, что раз уж ты всё равно поднимаешься каждое утро ни свет ни заря, то принеси человечеству в моём лице хотя бы немного пользы.

– Если под словом «польза» ты подразумеваешь «кофе в постель», то найми себе прислугу, Дима Маркин, и выпендривайся сколько влезет!

– Хорошая идея, Жора Соколов, хорошая. Но видишь, как я несовершенно устроен: я предпочитаю пить кофе только после того, как приведу себя в порядок: приму душ, побреюсь, почищу зубы, переоденусь в какую-нибудь приличествующую случаю одежду. Поэтому вполне достаточно просто разбудить меня утром, в девять, страшно сказать, часов, проследить, чтобы я не заснул опять, и рассказать мне, где я смогу через некоторое время взять кофе.

– Я сейчас зарыдаю от умиления, честное слово! Будить тебя утром всегда было одним из моих любимых занятий. Так приятно наблюдать за мучениями живого человека, а у меня, как ты, наверное, помнишь, есть некоторые садистские наклонности.

– О да, ты страшный человек. Маньяк, перед которым трепещут все континенты, – иронически кивнул Дмитрий Олегович. – Куда уж до тебя Джеку-потрошителю и прочим жалким клоунам. Словом, я на тебя рассчитываю – завтра утром, в девять часов.

Дмитрию Олеговичу нравилось дразнить Джорджа, выводить его из состояния ватной задумчивости, причём делал он это исключительно из дружеских побуждений. Ну, насколько вообще общечеловеческие представления о дружбе совпадали с его видением данного явления.

Когда они учились в школе, Джордж был ещё вполне живым человеком – но уже тогда он начал увлекаться брошюрами по самосовершенствованию и бытовому просветлению. Именно брошюрами, причём такими, какие не всякий брезгливый человек положит в дачном сортире перед приездом нелюбимых родственников. Естественно, никакого просветления, даже и бытового, после ознакомления с этой сомнительной макулатурой с Джорджем не приключилось – хорошо хоть не тронулся умом, всё-таки он был очень крепким парнем. Однако, спутав внешние признаки духовной силы с плодами упорной внутренней работы и выбрав, разумеется, первый, провальный вариант, он постепенно привёл себя в полуавтоматическое равнодушное состояние, полагая, что раз все желания и эмоции вытравлены, то они, таким образом, успешно подавлены и уже не причинят ему вреда, не поднимут восстания и в самый неподходящий момент не возьмут власть в свои руки. Джордж предпочёл потушить огонь в очаге и остаться в темноте и холодной сырости, опасаясь, как бы от этого огня не загорелся весь дом. Дом, конечно, не загорится, это уж точно, но комфортнее было бы всё-таки оставить огонь и постоянно за ним приглядывать.

У Дмитрия Олеговича наблюдалась обратная ситуация – с самого детства у него был настолько высокий порог эмоциональной чувствительности, что рассмешить его могли только фильмы ужасов, а напугать – и вовсе ничего. Его абсолютная уверенность в собственном превосходстве заставила Джорджа сперва стыдиться излишних эмоциональных проявлений, а потом – бороться с ними самым идиотским и противоестественным способом.

Только после знакомства с Эрикссоном Дмитрий Олегович начал открывать для себя яркий мир живых ощущений и эмоций. После весьма изнурительных упражнений, сопровождавшихся – как же без этого – крайне злоехидными комментариями учителя, он достиг того, что многие люди получают при рождении. Научился чувствовать и – что очень важно – выражать свои чувства. Впрочем, получив это умение в сознательном возрасте в качестве величайшей милости природы, он исключительно бережно обращался с ним, крайне редко и аккуратно вынимал из сейфа своей души. Ведь самое упоительное в умении контролировать свои эмоции заключается не в том, чтобы отказаться от них вовсе, а в том, чтобы дозировать, смаковать, осознанно ими наслаждаться. Можно ведь и гневаться с удовольствием, и страдать с наслаждением, и плакать со вкусом, главное – понимать, что в любой момент привычное и удобное равновесие может быть восстановлено.