Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - [4]

И возненавидел он сегодня и эти часы, и их знакомый бой…

Утром, послав в город за доктором, пастор направился к Фриде. Она не спала.

— Ну как, детка?

— Хорошо, папа. Кружится только голова.

— Я послал за доктором.

— Напрасно, папа. Я ночью умру…

— Фрида, перестань! Ведь это глупо! Ты отлично знаешь, что наши часы не могут пробить тринадцати. Нельзя придавать значения какому-то бреду!

— Ну, не буду… Только последнее… Последнее мое желание, папа… Ты помнишь Андрея Шальха? Сына кузнеца? Он учится в городе пению… Когда-нибудь ведь он же вернется сюда… Повидать родителей… Братьев… И тогда пусть он придет на мою могилу… И споет какой-нибудь хорал… Я очень любила его голос… И я услышу, когда он будет петь… Пусть он споет:

Ich will Dich lieben, meine Stärke,

Ich will Dich lieben, meine Zier…

— Ты сделаешь это, папа? Обещаешь?

Пастору захотелось плакать. Он молча кивнул и быстро вышел из комнаты.

А Фрида лежала так, с открытыми глазами, и, глядя в окно, где голубело небо — разбежались по нему белые барашки, не было и следа вчерашней непогоды — пела вполголоса заключительные слова хорала:

Ich will Dich lieben, schönstes Licht —

Bis mir das Herze bricht!

Пастор прошел к церкви. Старый Мартин, церковный сторож, был занят тем, что начищал медную ручку церковной двери. Завтра было воскресенье, и Мартин гордился тем, что все металлические части дверей сияют у него, как солнце.

— Здравствуй, Мартин!

— Здравствуйте, господин пастор!

— Слушай, Мартин… У тебя… часы в порядке?

Обиженно посмотрел на него старик.

— Конечно, господин пастор. Вы же знаете, что я очень внимательно слежу за механизмом, смазываю… Когда, в прошлом году, часовщик осматривал часы, он похвалил меня и сказал, что я…

— Знаю, знаю, старина. Я не потому…

Пастор подыскивал слова.

— Ну, все равно, я знаю тебя двадцать пять лет! Мартин, я скажу тебе всю правду.

И пастор поделился со сторожем своими опасениями.

— Часы не могут пробить лишнего! — уверенно сказал старик. — Никогда еще не случалось, чтобы сейчас после целого часа они били, например, половину. Но, если господин пастор хочет, мы можем подняться на колокольню и проверить бой.

Они поднялись наверх по скрипучей деревянной лестнице. Мартин завел часы, проверил бой, открыл механизм. Все было в полном порядке. Ни одно колесико не задевало за другое, ни одна пружинка не была заржавленной. И маятник качался равномерно.

— Вот, видите, господин пастор, все в порядке!

— Спасибо, Мартин. Прости, что заставил тебя подняться наверх.

— Всегда рад служить, господин пастор!

Внизу, у церкви, стояла лошадь пастора. Кучер возился у застрявшего в грязи колеса.

— Неужели один?

— Да, господин пастор. Доктор еще вчера выехал на поездку по округу. Но жена обещала, как только тот вернется, он сейчас же поедет к нам. Его ждут завтра рано утром.

— Завтра! — вырвалось у пастора. — Надо было непременно сегодня!

«Общими силами надо было выбить это как-нибудь у нее из головы, дать какое-нибудь сонное средство… Чтобы проспала она эту ночь… Ведь это же самовнушение!» — думал пастор, возвращаясь домой.

Беспокойство пастора стало еще сильней. День тянулся бесконечно. Фрида то спала — а может быть, это было забытье, — то лежала с открытыми глазами, о чем-то напряженно думая.

Пастор с восьми часов сидел у Фриды и был намерен просидеть так всю ночь, хотя завтра воскресенье, церковная служба. Он придвинул к постели Фриды столик и стал набрасывать текст своей завтрашней проповеди. Никогда не было это так трудно старому пастору, как сейчас. Обычно он заранее тщательно обдумывал и приготовлял проповеди — недаром же был хорошим проповедником. Но сегодня ни одной мысли не шло в голову. В голове была только одна мысль, отгонявшая все другие, и звучала одна и та же фраза:

— Когда пробьет тринадцать — я умру…

Пастор взял Евангелие. Он делал так иногда — откроет наугад и берет текст для проповеди. Открыл от Матфея. И перед глазами его пробежали строки;

«Аминь глаголю тебе: днесь со Мною будеши в рай…»

И в душе пастора в ответ на слова Христа прозвучало:

— Когда пробьет тринадцать — я умру…

Посмотрел на Фриду. Она лежала, закрыв глаза. И внезапно, почему-то, ему пришли на язык заключительные слова хорала, который утром напомнила ему Фрида. И он взял исходной точкой эти красивые старые слова:

«Ich will Dich lieben, schönstes Licht,

Bis mir das Herze bricht!»

Фрида дремала. А пастор, склонив свою седеющую голову над бумагой, стал писать о том, что надо любить Господа больше всего и благодарить Его за все, что Он ни пошлет — за счастье и горе…

— А я? Могу ли я возблагодарить Господа, если Он отнимет у меня ее? — спрашивал себя честно пастор, бросая взгляд на постель.

И снова сердце его сжималось тоской.

— Папа, который час?

Вопрос этот, прозвучавший так неожиданно, заставил пастора вздрогнуть.

— Десятый, детка…

— Значит, еще три часа…

Пастор оставил рукопись и подсел к больной на кровать.

— Завтра утром приедет доктор, определит твою болезнь… И тебе самой станет смешно, что ты придавала какое-то значение своему бреду.

— Завтра будет поздно…

Стемнело. В окна глянули большие июльские звезды; черным силуэтом, закрывая почти половину Большой Медведицы, рисовалась церковная колокольня. Как ненавидел сегодня эту колокольню пастор, как ненавидел он эти часы, которые пробили десять!