Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - [3]

И, просыпаясь, вздыхала, почему сон — не явь, почему наяву не прикоснется он устами к ее горячему лбу. Не проведет рукой по ее волосам.

— Я завтра уезжаю в полк, Фридель…

— Но через год ты вернешься?

— Нет, Фридочка… Тебе скажу — больше никому. Я останусь в городе и буду учиться пению. Я не могу и не хочу здесь… Я должен сделаться певцом!

Глаза его сверкнули. А на ее глазах заблестели слезинки.

— Значит, мы больше не увидимся.

— Фрида!

Больше не сказал ничего. Сжал только ее руки… Но она поняла.

Потупилась…

Ах, зачем не поцеловал он ее тогда! В этот последний вечер! Хотя бы так, как тогда, в лесу! Еще никто не целовал Фриду. И поцелуи его, Андрея, были знакомы ей только во сне…

Андрей… Если бы ты был здесь!..

Жарко печет солнце. Невыносимо жарко… Встать нету сил…

Слишком долго лежала на солнце. Разболелась голова. Не могла дождаться, когда кончится бесконечное чаепитие. У пастора ужинали и обедали всегда очень долго. Так было заведено…

Не выдержала:

— У меня очень болит голова, папочка… Ты извини, я уже лягу!

— Ляг, ляг. Марта справится с посудой.

— Не надо было так долго оставаться на солнце, — ворчит Марта.

Но Фрида уже не слушает. Она идет к себе. Она уже в постели.

Лихорадит. Несмотря на то, что в окно струится душный воздух, холодно…

Марта, убрав со стола, зашла посмотреть, что с ее любимицей. Присела на край постели.

— Не надо было так долго оставаться на солнце, — повторяет она. — И в кого ты только такая вышла? Точно городская барышня! Наши девушки целыми днями на солнце, в поле. Ни у кого голова не болит. А ведь ты тоже выросла в деревне!

— Посиди у меня немного, Марта! Расскажи что-нибудь.

Любит Марта рассказывать. Знает все деревенские новости. Все сплетни. Но сейчас ей не приходит в голову, с чего начать. Да и не все можно слушать молоденькой девушке.

— Помнишь Кузнецова Андрея? — спрашивает она.

— Андрей!

Еле сдержалась, чтобы громко не крикнуть этого имени девушка. Как можно так глупо спрашивать! Впрочем, разве может Марта знать, что Фрида день и ночь только и думает, что о нем, об Андрее…

Фрида овладела собой. И голос ее прозвучал совершенно спокойно:

— Который так хорошо пел?

— Вот, вот! Он ушел три года тому назад на военную службу да так и не вернулся к отцу. Племянница моя встретила его недавно в городе. Такой барин, говорит, стал, что Боже упаси! Совсем городской. Учится пению. Говорят — выступал уже где-то на концерте… Такой веселый!

— Не вспоминал нас?

— Как же! Поклон велел передать господину пастору!

— А мне нет?

— Тебе! — презрительно бросила Марта. — Где ему помнить тебя!

— Вместе учились…

— Мало ли девчонок было в школе!

Фрида повернулась к стене и закрыла глаза. Больно было, что он не прислал поклона… Веселый… Городской барин…

А в городе много барышень… Городских и красивых…

Пять дней пролежала в постели Фрида. Не выдержала больше. Тянуло на солнце, на воздух…

— Только не лежи ты, ради Бога, на солнце, — говорил отец, — сегодня 28 градусов даже в тени!

— Нет, папочка, я в лес…

В лесу не было душно. Начинался ветер. Когда Фрида вошла в лес, было еще тихо. Птицы в июле не поют. Еле слышно шептались ветви сосен. Но постепенно ветер крепчал. Лес ожил. Сосны заговорили. У каждой сосны свой голос. Каждая говорит на своем языке. Рассказывают. Предупреждают.

И хорошо тому, кто понимает голоса леса…

С опушки — высоко растет лес — видно все село. У кого зоркие глаза, разглядит даже, что золотая стрелка церковных часов показывает без пяти двенадцать.

Солнце высоко. Обливает лучами маленькие домики села. И не видит, что с запада ползет страшная грозовая туча.

Еще ожесточенней застонали сосны. Фрида закрыла глаза, слушая музыку леса. Но ветер донес и другие звуки.

— Десять… одиннадцать… двенадцать, — по привычке считала Фрида.

«Всегда двенадцать, никогда тринадцать или четырнадцать… — подумала она. — А впрочем, отец рассказывал, что где-то в городах часы бьют до двадцати четырех… Я бы хотела слышать, как пробьет тринадцать… четырнадцать…»

— Завтра ночью, когда услышишь, что пробьет тринадцать, ты умрешь!

Кто сказал это?

Испуганно оглянулась Фрида. Слова раздались как будто над самым ухом. Никого. Ничего. Сзади пустой лес. Стонут только сосны. Ах, как жалобно стонут они! Но кто же говорил сейчас? Кто сказал эти жуткие, жестокие слова?

Разве не был это голос Андрея? Да нет, Андрей никогда не мог бы сказать таких жестоких слов!

— Андрей!

Ближе надвигается туча. Душным становится воздух. Тяжко дышать. Громче стонут сосны.

— Неужели я умру?

— Когда пробьет тринадцать… Завтра ночью…

Фриду нашли на опушке леса крестьянские девушки, спешившие с поля укрыться от грозы…

Пастор не мог уснуть всю ночь. Под вечер, придя в себя, рассказала ему о странном голосе Фрида, и страшное беспокойство овладело его душой.

— Не может пробить тринадцати, — следовательно, она останется жива, — говорил он себе, ложась в постель. И твердо решил завтра с утра послать в город за доктором.

Всю ночь ворочался он с боку на бок, вставал, ходил смотреть, как спит Фрида, возвращался назад и снова ворочался с боку на бок. И когда он слышал, как били церковные часы — двадцать пять лет привык их слышать пастор, и бой их был так знаком, так симпатичен, как голос старого друга, — сердце его болезненно сжималось.