Тринадцать - [37]

— И прошу вас, перед тем, как принять окончательное решение оставаться у нас в обители и принимать монашеский постриг или нет, принять предложение вашего бывшего начальника и поучаствовать в одном расследовании. Я не просил бы вас об этом, если бы дело не было таким серьезным.

Поведя от удивления бровью, Мирутин молчал, будучи заинтригованным словами настоятеля.

Его Высокопреподобие продолжал:

— Со своей стороны, хочу вас заверить, что если вы примете предложение генерала, то после завершения этой миссии наша обитель будет рада как родная мать принять свое чадо обратно в свое лоно. И еще, — он откашлялся, — я лично буду вам благодарен за выполнение этой просьбы.

В воздухе повисла тишина, которую, впрочем, довольно быстро нарушил Рымов.

— Серафим, — не поднимая глаз, обратился он к одному из лучших в недавнем прошлом своих сыщиков. — Не знаю, слышал ли ты об этом громком деле, но в сентябре на маленьком греческом острове Гавдопула были обнаружены тринадцать тел наших граждан. Все москвичи. Когда их обнаружила греческая полиция, никого из людей на острове не было.

Генерал поднял голову и посмотрел Мирутину в глаза.

— Но самое удивительное то, что, судя по всему, никого, кроме них на этом острове больше и не было. То есть один из них, а мы склоняемся к тому, что это был судья Московского городского суда Стеклов, убил всех остальных, после чего утопился сам.

Мирутин продолжал молчать, хотя был очень удивлен тому, что поведал генерал. Он был опытным следователем и знал, что не стоит прежде времени перебивать человека, ведущего свободный рассказ. Все свои вопросы он задаст позднее, когда Рымов закончит повествование.

В единственном на этом острове доме, в котором проживали погибшие, был обнаружен музыкальный центр и диск, на котором было записано обращение к погибшим некой Анны Лучкович, вдовы олигарха Магницкого. Из обращения следовало, что всех погибших ждала смерть от руки одного из них, который явился их палачом.

Дело в том, что двенадцать из них, вернее, одиннадцать, являлись близкими родственниками присяжных заседателей, приговоривших ее единственного сына, Антона Магницкого, к пожизненному лишению свободы, а тринадцатым был судья Стеклов.

— Как я понимаю, — уточнил Мирутин, — этот Стеклов был председательствующим по этому делу?

— Ты правильно понимаешь, — поморщился генерал, не любивший, когда его перебивали. Впрочем, он тут же вернулся в прежнее русло своего рассказа:

— Разумеется, Лучкович была немедленно задержана и помещена под стражу, хотя незадолго до этого она родила ребенка.

Будучи допрошенной, она созналась в содеянном, пояснив, что таким образом мстила присяжным за сына, который, оказавшись в камере для осужденных, был убит. Еще она рассказала, что в молодости крутила шуры-муры со Стекловым, от которого у нее и родился Антон. Олигарх Магницкий, разумеется, об этом не знал, считая Антона своим родным сыном. Не знал, с ее слов, о том, что он отец подсудимого, и судья Стеклов.

Брови Мирутина от удивления поползли вверх, но перебивать бывшего начальника он не стал.

— Поэтому мы полагаем, что Стеклов мог мстить родным заседателей за осужденного и убитого впоследствии сына…

На этот раз Мирутин не выдержал.

— Товарищ генерал, лично мне кажется, что это вряд ли. Во-первых, судья, да еще Мосгорсуда и с таким стажем судейской работы вряд ли стал бы изощренно убивать двенадцать человек и после этого кончать жизнь самоубийством. Мотив не тот. Во-вторых, он сам осудил его на пожизненно, хотя, как я понимаю, мог бы и лет двадцать дать. И, наконец, в-третьих, он не стал бы убивать совсем уж невиновных людей. Ведь убиты родственники заседателей, а не они сами. Это изуверство какое-то.

— Да, ты прав, — задумчиво протянул Рымов, — но вместе с этой версией нами рассматривается и другая.

— Хотите, угадаю, какая? — рот Мирутина тронула хитрая улыбка, а в глазах блеснул азартный огонек ищейки, почуявшей скорое начало охоты.

— Попробуй, — без особого удовольствия разрешил генерал, который за несколько месяцев отсутствия Мирутина успел отвыкнуть от его беспардонной манеры перебивать начальство.

— Вы обмолвились, что лишь одиннадцать погибших были родственниками заседателей. Кем тогда являлся двенадцатый?

— А вот это еще одна загадка, — сцепив кисти рук, лежащих на столе в замок, ответил генерал. — Двенадцатым оказался некий военный, подполковник в запасе Олег Изместьев.

Мы запросили в Главном управлении кадров Министерства обороны, копию его личного дела, допросили кое-кого из его сослуживцев и выяснили, что, будучи в Чечне, офицер Изместьев отличался садистскими наклонностями. Военная прокуратура подозревала его в издевательствах над мирными жителями и даже убийствах нескольких чеченцев, в том числе двух девушек.

Я лично наведался в главное военно-следственное управление, ознакомился с уголовным делом в отношении Изместьева и выяснил, что все доказательства его вины в уголовном деле имеются. Однако начальство ГВСУ мне поведало, что после скандала с полковником Будановым предавать огласке дело Изместьева, направив его в суд, было политически нецелесообразно. Поэтому по команде сверху оно было положено под сукно.