Триллион евро - [104]

И всё же Ганс Мюллер не мог избавиться от мысли, которая возвращалась к нему всё чаще: что метод Барта продлевает не жизнь, а её отсутствие.

В пятницу Ганс проснулся очень рано. Он нервничал, поэтому решил позавтракать в своём бунгало, а не в столовой колонии. Затем, тщательно побрившись и надев свой лучший костюм, он некоторое время перелистывал старый фотоальбом — снимки его юности в Германии, очень старые, ещё двухмерные. Потом он позвонил и заказал такси, которое должно было забрать его в двенадцать часов дня. В одиннадцать он, наконец, покинул своё бунгало и отправился на поиски друзей, чтобы проститься с ними. Первым делом он пришёл на Летнюю террасу. Там он встретил только Пепе Кармону, который сидел в шезлонге и неторопливо потягивал вермут с содовой.

— А где остальные, Пепе? — спросил его Ганс.

— В игровом павильоне. Вальтер вызвал Райнера на партию в шахматы, и ожидания очень высокие. Я думаю, там даже ставки делаются. — Кармона оглядел его с головы до ног. — Послушай, а чего это ты так вырядился? Прямо как денди…

— Я уезжаю на выходные, — ответил Ганс с робкой улыбкой.

— Чего-чего?

— Я уже так долго сижу тут, в Коста-Дораде, взаперти, что решил провести выходные в Мюнхене. Через час я уезжаю.

Кармона наморщил лоб и долго смотрел на него, потом отставил свой вермут на стол и жестом велел Гансу сесть рядом с ним.

— Я должен тебе кое в чём признаться, Ганс, — сказал он, пока его друг усаживался. — Знаешь, когда я родился? В 1943 году.

— Но тогда, — Ганс быстро подсчитывал в уме, — тогда ведь тебе… уже 165 лет!

— Я от природы долгожитель. Когда я начал лечение методом Барта, мне было уже почти сто лет. Тогда это была лишь экспериментальная техника, но на меня она подействовала сенсационно благотворно. После двух лет терапии я имел вид и здоровье пятидесятилетнего. Судя по всему, есть люди, на которых метод Барта действует особенно положительно, и я один из таких людей. Врачи говорят, что я могу дожить до двухсот лет, а то и до двухсот пятидесяти, может, даже и до трёхсот… Они сами понятия не имеют. И как знать, может, я и бессмертный.

— Прямо-таки фантастика… — потрясённо прошептал Ганс.

— Ты правда так считаешь? — Кармона вздохнул. — А я не так уж уверен в этом. Я родился в мире, который не имеет ничего общего с нынешним, Ганс. Не было ни компьютеров, ни космических станций, ни трёхмерного телевидения… — Он горько улыбнулся. — Какого чёрта, телевидение не было даже цветным. И тем не менее, всё тогда казалось проще. Ты знал, где твоё место в мире, кто свои, кто чужие и какие идеалы стоит защищать. А потом… Ну, Франко умер, в Испанию пришла демократия, Испания стала частью Европы, Европа стала частью Федерации… и в один прекрасный день я заметил, что больше не знаю, где я, собственно, нахожусь. Тогда я жил в Мадриде, поскольку техника Барта применялась только в одной тамошней клинике и ещё в одной клинике Барселоны. Потом и Коста-Дорада стала работать с этим методом, и я вернулся в Андалузию. Хотя у меня около тридцати домов, я остался, в конце концов, жить здесь, в колонии, как один из пенсионеров. Знаешь почему? Потому что вы, горстка немцев, единственные, кто ещё остался от моего мира.

Кармона смолк, чтобы отхлебнуть глоток вермута. Ганс разглядывал его молча и немного удивлённо. Для чего он ему всё это рассказывает?

— К великому отчаянию моих детей, внуков, правнуков и праправнуков, — продолжал испанец, — я всё ещё сам руковожу своими фирмами. Поэтому я просто вынужден время от времени покидать колонию. И знаешь что? Всякий раз, когда я еду в Малагу, или в Мадрид, или в Лондон, или ещё куда, всё то, что я вижу, не имеет ничего общего с тем миром, в котором я родился. — Он сделал всеохватывающий жест в сторону ландшафта, который был виден с террасы. — То, что находится за пределами колонии, больше не Испания, — сказал он, — и то же касается и Германии, и Европы, и всей планеты. Нет уже ничего из того, что было. — Он закрыл глаза, как будто вдруг разом устал. — Хочешь совет, Ганс? — сказал он тихим голосом. — Мюнхен, в который ты хочешь вернуться, ты найдёшь не в Мюнхене, он в Немо-зале.

Слова замерли на губах Кармоны, и старик, казалось, заснул, хотя движения его зрачков за ве́ками разрушали это впечатление. Молчание ширилось между ними, словно задвигался тяжёлый занавес из тёмного бархата. Ганс без слов встал и покинул Летнюю веранду. Но вместо того чтобы отправиться в игровой павильон и попрощаться с остальными, старый немец вернулся в своё бунгало. Он сел на стул рядом со своим чемоданом и долгое время сидел неподвижно. На душе у него было совершенно пусто, он ни о чём не думал, просто сидел, и всё — сидел и чувствовал, как в груди зарождается тихая подавленность. Через двадцать минут его спугнул звонок телефона.

— Ваше такси уже здесь, господин Мюллер, — сказал любезный женский голос из вестибюля.

Ганс глянул на часы: было уже двенадцать… Внезапно в его голову хлынул целый поток вопросов. Зачем ехать в Мюнхен? Для чего, после стольких-то лет? Что он надеется там найти? Эмма умерла, можно не сомневаться, что Йорг и Петер тоже, а также все остальные его друзья и знакомые, коллеги и соседи. Все умерли. Скорее всего, и той сосисочной больше не существует, а если даже и существует, жареные колбаски там уже не те, что раньше. И, может, «Бавария» опустилась во вторую лигу. И кто знает, как теперь выглядит Швабинг, может, его уже и вовсе нет, они его снесли, чтобы построить на его месте торговый центр, офисное здание и высотный жилой дом с сотами окон. Но главная проблема состояла не в этом. Даже если бы всё осталось прежним, даже если бы сегодняшний Мюнхен был идентичен Мюнхену его воспоминаний, — сам-то он изменился.