Триединство. Россия перед близким Востоком и недалеким Западом. Выпуск 1 - [183]
Капитализм обретает универсальную власть не через административные, национальные структуры, но главным образом посредством интернациональных хозяйственных механизмов. Такая власть по своей природе не ограничена государственной границей и распространяется далеко за ее пределы, рассматривая всю доступную Ойкумену как пространство, открытое для деятельности.
Питательная среда капитализма, его магнитное поле, силовые линии исторически складываются в нервном сплетении финансовых схем и трофейной экономики крестовых походов, преимущественно в приморских ареалах Европы.
Эффективность механизма была многократно проверена и со временем усилена историческим союзом, конкордатом прежней («воинской») и новой («денежной») аристократии, воплощена в феноменологии компаний-государств (наподобие Ост– или Вест-Индской), а впоследствии подтверждена сохранением соответствующих сетевых структур, развитием их модификаций. И появлением аналогов уже во времена торжества секулярного общества, когда прежние причины возникновения данных форм поведения перестали существовать.
Но вернемся к основному сюжету. Учение о предопределении – квинтэссенция новой веры[237]. Именно здесь ощутимо присутствие своеобразного дуализма: жесткость и отчасти механистичность новой антропологии, формирующей в обществе собственную аристократию житейского успеха. Проявляются эти пассажи еще у Лютера, причем не только в «школярских» теолого-антропологических антитезах («Если в нас Бог, то места для Сатаны просто нет, следовательно, мы можем стремиться только к добру, если в нас нет Бога, значит, его место занимает дьявол, и все наши побуждения будут направлены ко злу»), но и в гораздо более редких у него, изощренных рассуждениях о двойственной воле Творца. О том, что помимо явной воли Бога, которая «ищет спасения для всех людей […] есть и другая, несоизмеримая с первой и представляющая собой непостижимую тайну. Этой волей творится жизнь и смерть людей, этой же волей изначально решается, кому из людей будет даровано спасение, а кого ждет вечное проклятие»[238].
Уже в данных конструктах можно различить истоки будущего состояния мира, когда происходит «постепенное формирование все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита, освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей. Эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем»[239].
Закат же торгово-финансовой фазы совпал с упрочением на исторической арене национального государства, которое забирает себе наиболее прибыльную часть этой деятельности – кредитование стран и правителей, приступив к самофинансированию собственных нужд, путем выпуска государственных ценных бумаг и эмиссии национальной валюты, особенно (со временем) в форме банкнот.
Капитализм после вроде бы успешно преодолевавшихся кризисов каждый раз занимал и формировал новую нишу. Иногда она прямо отождествлялась с ним, что порождает ряд аберраций и иллюзий, не только в индустриальном, но и в постиндустриальном мире.
В общем энтузиазме эпохи и обретении рыночной конкуренцией второго дыхания, в звездном часе рожденной городской революцией демократии временно растворяются, отходят на второй план многие негативные черты денежного строя.
При расцвете информационных и финансовых технологий, а также других социальных инноваций и технологий стала происходить постиндустриальная оптимизация всех экономических процессов, обретая в ряде отраслей нередко виртуальный характер.
Порог миллениума оказался в итоге пограничной территорией, на которой кристаллизовывались стратегические замыслы конкурирующих сил. С этого времени интересы капитализма и промышленного производства, судя по всему, перестали совпадать.
Глобализация и сетевая культура
После политической и культурной деколонизации Не-Запада, суверенизации обширных пространств третьего мира семантика глобальной революции стала реализовывать себя уже как «деколонизация» самого Запада. Это сопровождалось прямым и косвенным демонтажем прежней конструкции, дехристианизацией и квази-ориентализацией.
Сложившийся было на планете биполярный политический консенсус оказался исторически недолговечным, транзитным. При нем стали заметны и контуры иного, не протестантского и не секулярного социокультурного ландшафта, претендующего на то, чтобы стать творческим ферментом нового мира.
Преображается структура международных связей, номенклатура их субъектов, под сомнением оказывается сложившаяся система международных отношений. На поверхность выходит феномен сетевой культуры, на первый взгляд амбивалентный по отношению транслируемым через его посредство идеалам и ценностям. Однако данная формула организации сделала рельефным кризис прежней логики общественной регуляции, утвердившись в самых разных областях практики. Особая тема – роль этого феномена в становлении пассионарных сообществ, активных группировок постиндустриальной массовки и амбициозной элиты.
