Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [97]

.

И действительно, по переписке московского правительства с вологодским воеводой, подшитой к тому же столбцу 1629 г., можно видеть, что правительство отнеслось к шведским хлебным закупкам, как к делу большой политической важности. В царской грамоте от 20 апреля воеводе разъясняется, что хлеб предоставлен шведам «для нынешней настоящей войны, которая война ныне в их земле [их государством] ведется», и предписывается хлеб этот отпустить из того числа, которое ранее было предписано купить на царя («а по прежнему нашему указу хлеба на нас не имали бы и не продавали»). В других грамотах на места даются инструкции, отражающие пожеланиям шведского посла о пользовании единой московской мерой, о недопущении к закупкам других иностранцев, кроме уполномоченных шведского короля и т. д.[258], что, впрочем, не устранило ряда «помешек», на которые в 1630 г. жаловался шведский посол и за устранение которых московское правительство снова принялось с большой энергией, не остановившись перед арестом архангельского воеводы[259].

Однако в общем тон посольства 1630 г. отражает огромное удовлетворение шведского правительства полученной субсидией: «За такую великую любовь и доброе подвиженье велел королевское величество вашему царскому величеству много челом бить». Но, по мнению Швеции, это был только «почин» в исполнении обещания царя «мирскую [общественную] пользу и прибыль в немецкой земле заступать [защищать]», обещания, которым «много тысяч печальных душ утешили». Правда, просить субсидию теперь Густаву-Адольфу несколько затруднительнее, чем в прошлом году, ибо юн заключил Альтмаркское перемирие с Польшей. Посол Мониер подробно разъяснял, что короли Франции и Англии способствовали этому перемирию для того, чтоб Густав-Адольф смог «в цесаревой области [в Германии] за мирские дела взяться и против цесаря с его папежскими советниками лучшее сопротивление учинить», и Густав-Адольф не захотел отвергнуть «тех сильных великих королей думы», видя сам, «что гораздо время помянутого цесаря с его советниками в их замышленьи победить и остерегать [предотвратить] разоренья и погибели многих государств и земель»; заключив перемирие с Польшей, Густав-Адольф намерен «своею казною и помощью тех вышеименованных двух королей и иных великих государей, которые хотят деньгами и людьми помогать, на будущую весну с великим войском свою пасть отведать [свое счастье попытать]» — вступить в войну с германским императором. Московский царь в первую очередь подразумевается среди «иных великих государей», которые помогут этой войне, ибо он знает, что в планы Империи и папства входит между прочим «сквозь Польшу» русские «великие земли и государства воевати и разоряти», заменить в России православие католицизмом и установить в ней свое «неистерпимое мучительное владение». Поэтому Густав-Адольф просит Михаила Федоровича, взывая к его дружбе, чтоб он «мирскому пребыванью [общественному делу] в немецкой земле свое доброе произволенье и подвижность оказал и бедным оскорбленным… христианам помощь подал рожью», а именно разрешением купить 75 тыс. четвертей ржи и 4 тыс. четвертей просяных круп. Определяя этот акт как «жертву», шведское послание в то же время полагает, что «вашему царскому величеству то дело небольшое», а подданным царя и вообще «в том убытка не будет» [ибо им все равно, кому продать хлеб, шведам или царским купчинам]; напротив, говорит послание, московскому царю в конечном счете в том «прибыль и корысть», а врагам его — «помешка и убыток», как всякому легко «выразуметь», если учесть, что «Польша и цесарь и папежане соединились и утвердились на том, что прибыль и корысть и гибель у них заодно», «и вообще тою хлебною помощью закрытым обычаем [скрытым образом] цесарю и королю польскому помешка учинится», цесарь не сможет помогать польскому королю, «и как его королевское величество [Густав-Адольф] войну против цесаря поведет — и тогда вашего ц. в. великая земля и государство оборонено будет…»[260]

Вся эта концепция была воспринята в Москве с пониманием и сочувствием. Чтоб «общим недругам была помешка и шкота», царь разрешил шведскому королю, несмотря на недород, беспошлинно закупить сверх того, что осталось недокупленным по разрешениям прежних лет, ржи 75 тыс. четвертей, проса в знак «дружбы и любви» не просимые 4 тыс., а 8 тыс. четвертей, кроме того, смолы 200 бочек и селитры «где сыщут» (т. е. не из казенных запасов). И государь бы ваш, гласил письменный ответ, врученный боярами шведскому послу, с нашим государем «за такую великую дружбу был в дружбе и в любви и в совете добром»[261].

В следующем, 1631 г. шведский посол, приехав в Москву, уже докладывал царю о победах Густав а-Адольфа над императором в Германии и развивал мысль, что, если б только шведский король «против цесаря ныне войною не стоял, и цесарь бы царского величества недругу польскому королю людьми и казною помощь чинил и польский бы король на Московское государство давно наступал». На этом основании шведский король снова просил оказать ему в немецкой войне помощь предоставлением дешевого хлеба. В Москве посла заверили, что царь желает шведскому королю полного «над цесарем одоленья», и снова разрешили закупить 50 тыс. четвертей хлеба без всякого дохода для царской казны, особо подчеркнув в ответе: «… а делает то все царское величество для государя вашего королевской дружбы и любви и для вспоможенья его ратных людей». В Архангельск был послан указ, «чтоб хлеб у Архангельского города шведского короля приказчикам дали переж всех королей приказчиков»