Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [64]
К 1624 г. в позиции Густава-Адольфа наметился перелом. К тому было немало причин: во-первых, он тоже был встревожен победами католической реакции в Германии, ибо она предвещала в его глазах габсбургскую агрессию на Балтийском море; во-вторых, Швеция испытывала нараставшую международную изоляцию и даже военную тревогу в связи с быстро развивавшимся после 1621 г. голландско-датским сближением; в-третьих, утеряв дружбу Голландии, Густав-Адольф утерял вместе с тем и источник иностранных субсидий; в-четвертых, в 1624 г. возникла было перспектива более длительного и более прочного, чем прежде, перемирия с Польшей. Вот почему Густав-Адольф неожиданно изъявил желание, через бранденбургского дипломата Беллина, не только присоединиться к союзу всех протестантских государей Европы, по даже взять на себя верховное командование военными действиями союза против императора и Католической лиги.
Мы знаем, что аналогичное желание уже за три года до того выразил датский король. Правда, претензии Густава-Адольфа и Христиана IV на руководящую роль в евангелическом союзе в конце концов едва ли удалось бы совместить, но пока что, в 1624 г., именно на определенно выраженных желаниях этих двух государей и построил свою антигабсбургскую концепцию кардинал Ришелье. Как глава католического государства он внушал им естественное недоверие, да и сам, разумеется, не мог слишком связать Францию с проектировавшимся евангелическим союзом протестантских государей. Он должен был действовать в основном денежными субсидиями. Но он имел к тому же оформленный союз с Голландией, и именно голландское правительство и взяло на себя непосредственную разработку стратегического проекта одновременного вторжения в Германию двух армий — одной под начальством Христиана IV, другой под начальством Густава-Адольфа. Окончательное утверждение деталей плана было намечено осуществить весной 1625 г. на особом конгрессе в Гааге между представителями обоих королей при голландском посредничестве. Франция, как видим, оставалась в тени.
Впрочем, все эти величественные очертания антигабсбургской политики, возникшие в кабинете Ришелье и отброшенные на европейский экран, были скорее предвосхищением будущей роли Франции, чем реальностью. Франция еще не была вполне готова для этой роли. Если поддерживать войну своих союзников против Испании ей было под силу, то все, что она смогла сделать реально против Империи, — это принять на свою службу однорукого Христиана Брауншвейгского, дать ему денег, на которые он навербовал во Франции войска для вторжения в Германию. Остальное оказалось пока что дипломатическими грезами.
Вообще Франция в этот период пролога Тридцати летней войны еще не вышла на первое место среди сил антигабсбургского фронта. Первое место, по крайней мере во всеобщем представлении, безусловно, принадлежало абсолютистско-протестантской Англии. На нее были и раньше с надеждой устремлены взоры всех врагов императора и Католической лиги в Германии. Теперь, после 1623 г., она сама заявляет устами Якова I, а затем Карла I о намерении возглавить большую антигабсбургскую коалицию.
Мы уже видели, с какими колебаниями и зигзагами приближалась к этому решению политика Якова I. Кульминационной точкой английского «миротворчества», аналогичной французской вальтелинской капитуляции, явилась капитуляция перед испанским вторжением в Пфальц и поездка наследника Карла Стюарта в Мадрид. В 1620 г., когда испанцы, беззастенчиво надув Якова I, дали приказ Спиноле вторгнуться в Пфальц, английским правительством в Пфальц на помощь Фридриху V был отправлен 4-тысячный отряд и, что гораздо важнее, английский флот получил приказ курсировать близ испанских берегов. Однако все это делалось неуверенно. И уже очень скоро испанскому послу в Англии графу Гондомару снова удалось совершенно усыпить Якова I предложениями тесного союза Мадрид — Лондон и заверениями, что в Германии status quo ante bellum будет восстановлен немедленно, как только Фридрих V откажется от притязаний на чешскую корону и прекратит вооруженное сопротивление императору. Испания с необыкновенным цинизмом длительно дурачила Якова I, используя его колебания и страхи в интересах общегабсбургского дела. Задача габсбургской дипломатии состояла в том, чтобы как можно дольше оттягивать пробуждение антигабсбургских сил в Европе, пока в Германии завершится контрреформация. Испанцы достигали этой цели, нагло уверяя, что они готовы послужить противовесом императору, хотя всякий зрячий легко мог увидеть, что они действуют с ним вместе и по единому плану. Но абсолютистская Англия до 1624 г. сама хотела быть обманутой (как и Франция до Ришелье). Филипп III и его фаворит Лерма еще в 1614 г. манили Якова I проектом женитьбы его сына Карла на испанской инфанте. Этот брак, как мотылек, ускользал с тех пор из рук гонявшегося за ним английского короля. Ему казалось, что именно заключение этого брака послужит последним камнем возводимого им международного здания: ведь сестра Карла, Елизавета, уже выдана за Фридриха V Пфальцского, и испанский король, породнившись через нее с Фридрихом V, тем самым должен будет выступить против императора, т. е. в защиту немецких протестантов. Новый фаворит Филиппа III герцог Уседа, сменивший Лерму в 1618 г., продолжал тешить его той же надеждой даже в тот момент, когда по просьбе императора Фердинанда II посылал войска испанского генерала Спинолы в Пфальц. Оливарес, фаворит вступившего в 1621 г. на престол Филиппа IV, уже совершенно открыто направил корабль испанской монархии в фарватер габсбургской агрессии. Казалось, Испания вернулась ко временам Карла У и Филиппа II. Запылала война в Нидерландах и Италии. А Якова I Английского и его любимца Бекингема именно в это время испанский посол в Лондоне снова водил за нос разговорами о браке и о союзе. Яков I отозвал английский флот от берегов Испании, отставил министров, которые противились происпанской политике, наконец, со скандалом распустил парламент, осмелившийся возражать против испанского брака. Но мотылек становился тем неуловимее, чем нетерпеливее он к нему стремился. Испанцы, разумеется, и не думали всерьез ни о союзе, ни о династическом браке. Верхом унижения явилась затея Бекингема везти самого жениха Карла в Испанию, чтобы сделать дли испанцев дальнейшую проволочку невозможной. В марте 1623 г. Карл и Бекингем прибыли в Мадрид, где они подверглись едва скрытому издевательству: Оливарес выдвигал все новые и новые условия брака, оскорблявшие английскую монархию и английскую церковь, а Бекингем все принимал и принимал их, с согласия самого Якова I. Тем временем в Германии пфальцская война быстро шла к концу. Наконец, Оливарес сбросил маску: «У нас существует политическое правило, что король Испании не должен никогда воевать с императором», — признался Оливарес… «Мы не можем посылать против императора наши войска...» «Если вы стоите на этом, — возразил принц, — тогда всему конец»
