Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [4]

Вот на эту-то угрозу политические руководители класса, господствовавшего при феодализме и еще не собиравшегося сдаваться, нашли два разных ответа. На атаку можно было отвечать или контратакой, или обороной.

Стратегия контрнаступления означала, прежде всего, как можно более широкое сплочение всех наличных сил.

Французский политический деятель и дипломат времен Франциска I, президент Жан де Сельв уже выдвинул — впервые в истории — проект «священного союза» государей против народов для предохранения Европы от всеобщего потрясения. Однако в тех исторических условиях это средство было и неосуществимо и недостаточно.

Общеевропейская революционная угроза требовала подлинно общеевропейского единого фронта феодальной реакции, т. е. не только устранения межгосударственных противоречий, но и такого нового политического порядка в Европе, который давал бы возможность централизованно маневрировать военно-полицейскими силами, перебрасывать их туда, где они в данный момент нужнее. Эта затея феодальной реакции и облеклась в привычную средневековому мышлению форму всекатолической «империи», благо на исторической сцене еще фигурировал оставшийся от седой старины титул римского императора, в то время традиционно присваивавшийся австрийским князьям Габсбургам. Правда, для осуществления «наднациональной» империи в XVI в. надо было пожертвовать плодами предшествовавшего исторического процесса — успехами национального развития европейских народов. Но реакция и намеревалась повернуть вспять колесо истории.

Естественно, что Карлу V Габсбургу удалось соединить под своей властью те страны Европы, в которых национальное единство еще не было по той или иной причине достигнуто в полной мере, — Германию, Испанию, Нидерланды, Италию. Мало того, легкость, с которой Максимилиан I и Карл V — почти без войн, одними династическими браками — добыли короны нескольких стран, свидетельствует о том, что правящие круги этих стран в общем сами горячо хотели осуществления «империи». В самом деле, в этих странах уже зрели, уже стояли в порядке дня самые ранние в Европе попытки буржуазно-демократических революционных движений: в Германии накапливались предпосылки Великой крестьянской войны 1525 г.[10], в Испании в 1520–1522 гг. разразилось восстание комунерос, в Нидерландах с конца XV в. то и дело вспыхивали зарницы той революции, которая разразилась во второй половине XVI в.[11]

Поучительна история завоевания Карлом V Северной Италии. Слепые бунты плебейства в городах, массовые действия партизан, которых именовали «бандитами», настоящее половодье различных ересей и сект — все это рисует Северную Италию в начале XVI в. как пороховой погреб. Тщетно мечтали политики вроде Макиавелли о создании общеитальянского абсолютизма, о беспощадной и мощной диктатуре, которая предотвратила бы катастрофу: ни один из мелких государей, ни одна из правящих клик в раздробленной Италии не желали поступиться своим самовластием, хотя и видели опасность. Они в большинстве нашли выход в том, что предали национальные интересы Италии и сами открыли двери для интервенции Карла V, выговорив неприкосновенность своих прав и предоставив кровавую расправу с итальянским народом немецко-испанской армии.

Так сложилась реакционная Империя Габсбургов. Любопытно, что армия Карла V составилась в основном из специфических войск, имевших первоначально чисто карательно-полицейские функции и воспитанных в соответствующем духе: из милиции испанской эрмандады и из немецкой «местной стражи» (ландскнехтов). Самого Карла V Маркс назвал «испано-габсбургским псом», появлявшимся всюду, где надо было кого-нибудь усмирять[12]. Действительно, мы видим его то ведущим из Германии 4 тыс. ландскнехтов в Испанию для наказания мятежных городов, то марширующим с войском из Италии в Нидерланды для расправы с восставшим Гентом, то собирающим в Испании солдат для карательной экспедиции в Германию, охваченную пожаром Крестьянской войны и Реформации. Осуществлению последнего предприятия помешали только неожиданные перипетии войны с Францией, — так же как, с другой стороны, революционные события в Германии помешали осуществить тщательно подготовленный сокрушительный удар по Франции и не дали возможности даже как следует использовать результат случайной победы над французами при Павии в 1525 г.

Стратегия феодального контрнаступления против новых исторических сил, породившая Империю, была последовательно реакционной. Напротив, стратегия обороны, воплощенная в абсолютистских Франции и Англии, имела относительно прогрессивную сторону.

Стратегия обороны подразумевает создание крепости, способной выдержать осаду. Такой крепостью и явилось дворянское абсолютистское государство, максимально централизованное, опиравшееся на мощный аппарат власти, обильные финансы и сильную армию. Исторические предпосылки во Франции и Англии были благоприятны для такого варианта. Это не значит, что Англия и Франция не были тоже чреваты революцией. Нет, именно для подавления буржуазно-демократических революционных сил, грозивших феодализму, и предназначалась дворянская абсолютистская крепость. Вся история французского и английского абсолютизма наполнена ожесточенными поединками правительства с народом, стихийными восстаниями и кровавыми расправами. Наличие национально-политического единства и многочисленной городской буржуазии открывало возможность не только держать всю страну под обстрелом крепости, но и привлечь, так сказать, часть осаждавших в состав ее гарнизона: предоставлением монополий и откупов, покровительства и привилегий абсолютистское правительство временно привлекало на свою сторону значительную часть капиталовладельцев и тем самым исключало их участие в революционной оппозиции. Это было выгодно в финансовом отношении, но еще выгоднее в политическом, ибо надолго предотвращало возможность руководящей роли буржуазии, как целого класса, в демократическом движении. А для части буржуазии это тоже было пока выгодно и экономически, и политически. Под сенью абсолютизма она продолжала первоначальное накопление. Иными словами, абсолютистский вариант защиты обреченного историей феодального строя, во-первых, более надежно, чем имперско-габсбургский, отсрочивал до поры до времени неизбежную катастрофу, во-вторых, не стремился повернуть социально-экономическое развитие вспять, а оставлял возможность для его поступательного движения вперед.