Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [167]

По неизвестным нам причинам Руссель попросил разрешения выслать вперед себя на Москву сухим путем своего секретаря Антона Кейзера с письмом, с тем что сам он вместе с Исааком Массой, со своими дворянами и слугами поедет водным путем. Антон Кейзер добрался до Москвы 11 августа. Был принят кн. И. Б. Черкасским на Казенном дворе и быстро отослан с государевой грамотой навстречу Жаку Русселю, Текст этой грамоты в деле отсутствует. Мало того, вообще все таинственно обрывается — нет ничего о прибытии Русселя в Москву, о его дальнейших делах здесь. Чья-то рука изъяла все документы. Можно не сомневаться, что Руссель прибыл в Москву не позже сентября 1633 г., что он был в числе самых доверенных людей патриарха Филарета Никитича до последних дней его жизни. После кончины Филарета Никитича 1 октября 1633 г. Жак Руссель еще пять месяцев оставался в Москве, пытаясь вести сложные интриги, как доносил потом Исаак Масса. Но в архиве Посольского приказа истреблен всякий его след, и имя его возникает только в связи с выездом из Москвы в Турцию 4 марта 1634 г., причем снова со свитой и с богатой денежной наградой[738]. В эти дни обезоруженная армия боярина Шеина возвращалась из Смоленска в Москву.

Чем больше мы вчитываемся в эти дела, тем определеннее укрепляемся в выводе, что Филарет Никитич в эти месяцы предпринимал новые и новые энергичные усилия подобрать вожжи внешней политики, но Посольский приказ отчетливо видел крушение его курса на антипольский военный союз со Швецией и оказывал соответствующее влияние на И. Б. Черкасского. Всемогущего патриарха несколько раз лишают средств прямого вмешательства в дипломатию. Вероятно, к таким же эпизодам относится необъяснимая иначе отмена намечавшегося отправления в Швецию постоянного агента Франзбекова. Похоже, что он был очень близок к патриарху, из рук которого еще в 1625 г. получил православное крещение. 22 марта 1633 г. именем царя было приказано отправить Франзбекова, а 19 апреля уже были подписаны все грамоты, в том числе и сопроводительное письмо к Пушкину и Горихвостову[739]. Из документов не видно, почему отъезд тогда не состоялся. (В конце 1634 г. Франзбеков все-таки стал постоянным русским агентом в Швеции). Может быть, потому, что не было подходящего кандидата со стороны Швеции на аналогичный пост в Москве? Но кажется вероятнее другое объяснение: появление в Стокгольме постоянного полномочного резидента создало бы какой-то канал дипломатии, параллельный «Великому посольству». В таком случае Филарет Никитич имел бы этот параллельный канал лично в своих руках, и это было каким-то способом пресечено.

Известна еще одна попытка Филарета Никитича эмансипироваться от государственного аппарата. Мы не знаем точно, когда именно, но он изобрел шифр для тайной переписки с находящимися за рубежом доверенными деятелями: «написал своею государевой святительскою рукою для своих государевых и посольских тайных дел, либо случится в которых государствах их государевым послам и посланникам, или их агентам, писати о каких великих их государских делах и им писати к ним государям таким затейным письмом, чтоб было в тех землях не понятно». Сама приложенная азбука «затейного письма», начертанная рукой Филарета Никитича, которую приказано было держать в строгой тайне, не очень-то сложна. Вся тайнопись, изобретенная патриархом, состоит только в том, что порядок славянских букв изменен, некоторые буквы писаны наоборот, иные не дописаны, к ним прибавлены лишние черты[740]. Предполагается, что второй экземпляр этой азбуки имелся у Франзбекова в Швеции в 1635 г., наиболее вероятно, что для Франзбекова ее и сочинил Филарет Никитич в марте — апреле 1633 г. Но самое интересное, что свой экземпляр азбуки Филарет Никитич принужден был выдать думному дьяку Ивану Грязеву 8 августа 1633 г. Это выглядит как прямая победа Посольского приказа над попытками личной дипломатии «великого государя», уже проигрывавшего свой план большой политики.

Может быть, этой придворной борьбой и объясняется долгая задержка в прибытии или просто в регистрации посланий в Москву от Пушкина, Горихвостова и Неверова из Стокгольма. Однако 17 августа они вдруг попадают к Филарету Никитичу, и мы находим тут же беглую запись, что надлежит ответить послам, сделанную, видимо, дьяком на приеме у Филарета Никитича[741]. Примерно с этого времени прослеживается еще один рывок Филарета Никитича к властному и активному руководству политикой, последний, длящийся несколько более месяца. Ему положило конец возвращение «Великого посольства» в Москву с пустыми руками.

В ответ на отписки послам была отправлена инструкция, датированная 14 сентября, — за две недели до смерти Филарета Никитича. Практически она была бесполезна, так как послы находились уже на обратном пути: б сентября они выехали из Ругодива (Нарвы). Смысл инструкции в том, что в крайнем случае послы могут уступить в требовании крестного целования и вообще свести дело к двум пунктам: подтверждению Столбовского мира просто подписями шведских вельмож и их письменному обязательству о союзе против Польши и незаключении сепаратного мира. В случае же отказа в этих двух пунктах послы должны сообщить в Москву и ждать в шведской столице новых указаний. Но далее рукой Филарета Никитича вписана директива на случай удовлетворения шведской стороной первого пункта и отказа во втором. Из немногих дошедших до нас письменных текстов Филарета Никитича это один из самых пространных. «И если, — пишет он, — думные люди прежнее вечное докончанье подкрепят своими руками и печатями, хотя и без целованья, да и то бы именно написать же в этом их подкреплении за руками и за печатями — зачем ныне не хотят того написать, что на короля Владислава и на его братьев и на поляков и на Литву стоять по-прежнему докончанью за одно, — чтобы нам про то было ведомо и надежно. Если же напишут в своем подкрепленьи за руками и за печатями то обое [оба пункта], что выше сего писано, и вам ехать с тем к нам к Москве, а если того и другого, что писано выше сего, за руками и за печатями не подкрепят, и вам в том к нам отписать… и дожидаться нашего указу в Стокгольме». Как видим, требования сведены к минимуму, но Филарет еще полон обманчивой надежды, что шведы поймут необходимость их принять. Этот текст написан ранее субботы 14 сентября, ибо далее следует приписка его же рукой, адресованная дьяку или кн. Черкасскому: «Да еще хочу с тобою поговорить в субботу на Воздвижен день о том, в субботу перед обеднею»