Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [169]

, и недаром к статейному списку в качестве документального доказательства приложен соответствующий отрывок из договора 1617 г.[746] Напротив, шведские уполномоченные во время переговоров предъявили свой текст Столбовского мира, в котором, по утверждению русских послов, «объявились лишние статьи, а про польскую статью не объявлено», т. е. этот параграф опущен[747]. Русские послы напомнили всю историю вопроса, напомнили ситуацию 1609 г., когда при заключении Выборгского договора между царем Василием Ивановичем Шуйским и шведским королем Карлом IX «польская статья» была согласована на том, чтобы Московскому государству и Швеции «стоять на польского короля и на его наследников заодно». Эта «польская статья», говорили, послы, Столбовским договором не была отменена, а напротив, подтверждена, и именно она лежала в основе советов, которыми обменивались Густав-Адольф и Михаил Федорович и в результате которых русский царь послал «свою полномочную войну» на польского короля, давшую уже столько успехов русским войскам[748].

Таким образом, уже вопрос о подтверждении Столбовского договора оказался нацеленным преимущественно на «польскую статью». По этой второй половине переговоров позиция шведской стороны свелась к желанию оттянуть заключение антипольского союза на два года, не беря пока на себя никаких обязательств. Сквозь все документы проходят следы полнейшей уверенности, что Московскому государству невыгодно заключать мир и поэтому оно все равно будет продолжать войну, хотя бы и без союзников. Прямо-таки поражает эта пустая уверенность государственных мужей. Конечно, не близорукость была причиной того, что они занесли ногу над пропастью, а наоборот: они падали в пропасть и поэтому завязывали глаза, создавая себе субъективные иллюзии. Правда, на заседании Государственного совета 15 августа раздался и трезвый голос: надо поддерживать в русских надежду, «иначе они могут с отчаяния заключить мир с Польшей»[749]. Но русские требовали не надежды, а реальных обязательств, и члены Государственного совета постарались забыть свое опасение и уверовать в собственный вымысел, будто мир этот сулил русским лишь великие неприятности. Вероятно, они имели в виду сохранение Владиславом IV прав и претензий на царский престол.

После первой же встречи шведские уполномоченные задали русским вопрос: на каких условиях мыслится русско-шведский военный союз против Польши, «на каких мерах ту войну начать и при чем скончать»[750]. Как мы знаем, в первом наказе Б. И. Пушкину и Г. И. Горихвостову содержалась подробная разработка этих условий. Однако теперь послы о них и не заикнулись. Их ответ сводился, в сущности, к одному пункту: военный союз должен состоять в том, что обе стороны будут вести действия против Польско-Литовского государства, и ни Швеция, ни Московское государство не вступят в переговоры и не заключат мира с общим противником иначе, как по согласованию друг с другом. Другими словами, обе стороны связывают себя обязательством не заключать сепаратного мира. Шведская сторона изъявляла в принципе согласие на то, чтобы связать себя таким обязательством в будущей войне, и давала заверения, что Швеция ее действительно начнет, — но все это лишь через два года. Русские послы пытались парировать это оттягивание прямолинейно сформулированной угрозой: пока Швеция не начнет военных действий против Польско-Литовского государства, царь остается вправе заключить с ним мир, если не захочет продолжать войну.

Но в том-то и дело, что шведские политики слепо не верили в реальность этой угрозы. Правда, на одной из встреч они задали вопрос, на каких же условиях Москва готова была бы примириться с Польшей? Но, не получив никакого ответа, на том и успокоились. Они даже выдвинули контругрозу. Польский король при покойном Густаве-Адольфе пытался и теперь пытается склонить Швецию к тому, чтобы договор о перемирии заменить заключением мира. Польский король добивается этого с помощью посредничества королей Франции, Англии, Дании, голландских Штатов и через иные высокие персоны. Однако шведский Государственный совет отклонял все эти попытки в соответствии с волей покойного короля Густава-Адольфа, «ради его дружбы с царским величеством». Если же царь, вопреки ожиданиям, до истечения срока шведско-польского перемирия захочет вступить в мирные переговоры с поляками, пусть он не удивляется, что и шведское правительство постарается в интересах своего отечества вступить с поляками в переговоры о мире[751]. Но это был совсем не эффективный шахматный ход: ведь решившись на заключение мира с Польско-Литовским государством, Москва была бы уже равнодушна к миру или войне между ним и Швецией.

В предварительном отчете, высланном из Ревеля, Б. И. Пушкин, Г. И. Горихвостов и М. В. Неверов писал: «А заметно, государи, их хотение к тому: хотя и долго не будет с их шведской стороны войны на поляков, а вашему государскому величеству не обослався с королевством Шведским не мириться с поляками»[752]. За это Швеция окажет «вымогательство» разрешением пропускать наемных ратных людей через свою землю и содействием в закупке амуниции, в подборе командиров. Но русские послы соглашались дать обязательство о незаключении сепаратного мира только при одном из двух условий. Либо Швеция немедленно нарушит перемирие и начнет войну с Польско-Литовским государством; подсказывается юридическое основание для разрыва перемирия — Владислав титулует себя королем шведским. Либо шведское правительство предоставит за свой счет русскому царю 5 тыс. солдат в помощь для продолжения войны против поляков. Подразумевалось, что это будет все равно со стороны Швеции войной, если и не де-юре, так де-факто. Но оба варианта разрыва перемирия снова и снова отвергались шведским Государственным советом. При этом предлагалось, чтобы 5 тыс. солдат были наняты не на шведские, а на русские деньги.