Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [147]
Однако города, т. е. городской патрициат и городское бюргерство, отнюдь не были сами по себе решающей политической силой. Бюргерство могло стать такой силой лишь постольку, поскольку оно возглавило бы стихию широкой народной борьбы и соединилось с ней. Магдебург попробовал выступить в революционном духе. Поэтому Магдебург чуть не стал центром всей революционной оппозиции в Германии, а его чудовищное разрушение оказалось событием всегерманского значения, приковавшим к себе внимание всей публицистики и прессы, всех современников — близких и далеких. На этом событии необходимо остановиться подробнее.
О разрушении Магдебурга в мае 1631 г. немецкими исследователями написано очень много, несколько десятков книг и статей. Основные этапы историографии вопроса таковы. До 40-х годов XIX в. общепринятым было мнение, что виновником разрушения Магдебурга был Тилли; протестантская историография приводила это событие как пример бесчинства католической реакции.
В 40–50-х годах австрийский историк Майлат и вслед за ним ряд других католических историков — Гейзиг, Бензен, Клони, Геллер, Кречманн — на большом материале источников опровергли обвинение против Тилли и защищали тезис, что не имперцы, а сами магдебургские бюргеры в союзе со шведским командованием предали город огню и разрушению. Протестанты — Кутшгейт, Опель — вели источниковедческие контратаки, а в 1863 г. из их лагеря вышла капитальная работа Г. Дройзена, который, однако, уже не пытался восстановить опровергнутое мнение о виновности Тилли, а развивал осторожный тезис, что источники прямо свидетельствуют лишь о виновности имперского генерала Паппенхейма в одном локальном пожаре, а кто виновен в сожжении всего города — установить невозможно[621]. В 1874 г. появилась двухтомная монография К. Виттиха, опровергавшая мнение Дройзена о виновности Паппенхейма и путем тщательного анализа источников доказывавшая, что Магдебург был планомерно сожжен, чтобы не сдаться в руки папистов, радикальной фракцией магдебургских бюргеров и особенно «недовольной чернью», по прямому приказанию шведского коменданта города Фалькенберга[622].
С этого времени историография вопроса развивалась как спор школы Дройзена (Диттмар и др.) и школы Виттиха, который и сам в 80–90-х годах выступил с целой серией новых исследований, опровергавших выдвинутые против него аргументы. Ученик Дройзена Тейтге, выступивший в 1904 г. с попыткой подвести итоги научной полемики, вынужден был признать, что последнее слово осталось все же за школой Виттиха, хотя со своей стороны постарался обосновать агностицизм, неразрешимость вопроса до конца[623].
Надо признать, что вся эта ученейшая баталия носила довольно неглубокий характер. Дело свелось к чему-то вроде скрупулезного судебного следствия по узкому вопросу: кто именно поджег Магдебург, на ком лежит непосредственная, так сказать, уголовная вина? Социально-политическая сторона вопроса осталась где-то далеко на заднем плане. Но то, что об этой стороне сказано и Дройзеном, и Виттихом, в сущности, не очень противоречит одно другому и легко может быть сведено воедино, если отодвинуть на задний план второстепенный криминалистический вопрос.
Магдебург, где в 1618 г. разразилось крупное восстание, привлекшее к себе пристальное внимание современников, оставался и в «датский период» Тридцатилетней войны, говорит Дройзен, «подлинным очагом антикатолического движения» в Империи[624]. Магдебург, хотя и расположенный довольно далеко от моря вверх по Эльбе, был прежде всего крупным портовым городом. Через него шла значительная доля торговли Восточной Германии. Пригороды Магдебурга, раскинувшиеся на берегу Эльбы, были заселены почти сплошь людьми, связанными с судоходством, торговлей, портовой жизнью. О промышленности Магдебурга до разрушения сведений мало, но известно, например, что он экспортировал за границу, в частности в Нидерланды, большое количество пива собственного производства.
Население города в интересующее нас время отчетливо делилось на три установленных Энгельсом слоя: патрициат, бюргерство и плебейство. Но политическая комбинация их сил была довольно сложной. Патрициат сумел использовать движение плебейства против бюргерства, чтобы укрепить свои собственные позиции. Он стоял у власти и, опираясь на поддержку населения пригородов, подчинял всю политику города интересам сохранения и в условиях войны прежнего размаха эльбской торговли. Естественно, что он не останавливался перед поисками соглашения с имперско-католической армией Валленштейна. Против правящей патрицианской (но связанной с плебейством) партии боролась бюргерская оппозиция, которая выдвигала строго протестантскую программу и поддерживалась протестантским «администратором» магдебургского епископства Христианом-Вильгельмом (из Бранденбургского дома).
Война и Реституционный эдикт 1629 г. резко обострили социальные противоречия в Магдебурге. Военные действия и огромные пошлины, установленные по течению Эльбы боровшимися сторонами, пресекли эльбскую торговлю. Весь «корабельный люд» (Schiffer-knechte) Магдебурга — рабочие верфей, лодочники, портовые грузчики и т. д. лишились средств существования. Среди беднейшего населения участились самоубийства, с другой стороны, распространились мнения, что «все равно придется умирать с голоду», усилилась ненависть к сокровищам зажиточных, порождавшая те «грубые эксцессы» простонародья, которые отмечены источниками в 1629 г. Плебейство перестало теперь поддерживать прокатолический городской совет и, напротив, производило самовольные диверсии против имперско-католических кораблей. Валленштейн попробовал было наказать Магдебург, осадил его, но потерпел такую же неудачу, как под Штральзундом. Во время осады власть патрицианского городского совета была ограничена представителями бюргерской оппозиции, 16 уполномоченными от кварталов города, находившимися, кстати, в сношениях с другими ганзейскими городами.
