Тридцатая застава - [102]

— Дорога свободна, товарищ комиссар, но вот немного в стороне крытая машина стоит. И часовой около нее зевает. Что-то она понравилась мне, эта машина. А вдруг там генерал отдыхает! Можно познакомиться с ним? — докладывал Байде Иванов.

— Что ж, попробуем познакомиться, ведите.

Распластавшись на земле, разведчики переползли шоссе и опустились в небольшую балочку. Невдалеке, действительно, стояла машина. Часовой обошел ее вокруг, что-то напевая, и присел на буфер.

— Еще и поет, как будто в своем хаузе расположился, — не сдержался Иванов.

— Спокойно… Данька, приготовься. Попробуем угнать машину. Иванов и Нурмухаметов, снять часового, проверить кабину шофера…

Решение возникло мгновенно. Коняев недовольно крякнул, мыслями он был с Машей. Однако смолчал. А Иванов и Тагир уже подбирались к часовому…

Когда Байда подбежал к машине и рванул на себя заднюю дверцу, послышался окрик:

— Вер ист да? (Кто там?)

В следующее мгновение молодой, но уже лысоватый гауптман (капитан), откинувшись на какой-то ящик, пытался достать из кобуры пистолет, но направленный в грудь автомат Байды парализовал его действия, лишь дрожащие руки сами, без команды, поползли вверх. По примеру своего командира что-то писавший при свете маленькой лампочки обер-ефрейтор тоже поднял руки. Вскочивший вслед за Байдой Иванов обезоружил и связал немцев. Все произошло так неожиданно и быстро для хозяев машины, что они не могли опомниться и бессмысленно пялили глаза на зеленые фуражки, беззвучно шевеля губами. Наконец обер-ефрейтор судорожно глотнул воздух и заговорил по-русски:

— Я не солдат… И вы не имеете права… Я историк… Кандидат наук…

— Молчать, фриц, а то сразу станешь кандидатом в покойники… — оборвал его Иванов, пригрозив автоматом.

А Коняев уже завел мотор. Чтобы не оставлять следов, труп часового втащили в машину.

— Иванов и Хромцов! — спрыгнув на землю, тихо позвал Байда — Пленных немедленно прямо к генералу Кузнецову… Данька, трогай вдоль оврага… В случае чего — бросайте машину и тащите так…

Не зажигая фар, Коняев медленно повел машину. Шум мотора еле различался и терялся в общем шуме около станции.

— Что оно значит — «кандидат»? В генералы что ли? — спросил Тагир.

— В придачу с капитаном и полевой рацией будет, пожалуй, повыше генерала.

По тону комиссара Нурмухаметов понял, что тот шутит. А ему очень хотелось хоть раз заполучить генерала!

— А теперь пойдем, поищем генерала. Ты, я вижу, большой охотник до них, — тем же тоном продолжал Байда, осторожно продвигаясь по направлению к станции.

Плененный обер-ефрейтор действительно оказался кандидатом исторических наук. Вместе со своим начальником Макс Нейманн сочинял листовки для советских войск и местного населения. Одна из них осталась в машине, оборванная на полуслове. «Слушай, русский офицер и солдат! Ваше сопротивление бессмысленно. Франция стала на колени перед фюрером после трех выстрелов. Войска великой Германии уже окружили Москву, Ленинград, Киев. Советы пали, и ничто их не спасет. Мы несем вам освобождение и новый пор…» На этом ефрейтор закончил свою деятельность во славу великой Германии…

5

Маша осторожно пробиралась в село знакомыми тропками и чем дальше шла, тем тревожнее становилось на душе. Знакомые сады, хаты, с детства исхоженные стежки, такие милые, приветливые раньше, сейчас пугали таинственной неизвестностью. Трудно свыкнуться с мыслью, что по родной земле приходится ходить с опаской, прятаться, словно воровка, бояться встречи с родным отцом, братом.

Вот и к своему дому идет крадучись, прячась в тени деревьев. Дверь в сени почему-то открыта настежь. Прислушалась, шагнула в черный провал, шепотом позвала свекровь:

— Мама… Мамочка…

В ответ — гнетущая тишина. Осторожно ступая, прошла в комнату и споткнулась о какие-то обломки. Наощупь добралась до кровати рядом с печкой, где обычно спала свекровь, — пусто. Заспешила прочь отсюда. Садами пробралась во двор соседки. Дверь заперта снаружи. Повернула за угол и столкнулась с хозяйкой. Та, должно быть, заметила и узнала Машу.

— Тикай, серденько, тикай скорише… Тут все перерыли, искали тебя и Даньку. И ваш Ростислав с ними… Вот выродок! Кто бы подумал?

В дрожащем голосе соседки все смешалось: сердечное участие, боль и страх, растерянность к тревога.

— А мама… Где мама?

— Не бойся, ее спрягали, не найдут…

— Что с арестованными?

— Говорят, на элеваторе в подвал бросили…

— Немцев много в селе?

— Как бешеных собак! И в школе, и в конторе, и в больнице… Что же это будет? Раненых, как звери, на улицах добивают…

Теперь можно и к своим возвращаться, но как оставить раненого в сушилке? Ведь обещала вернуться и укрыть в безопасном месте. А где его найти, это безопасное место? Просить соседку? Она и так перепугана. И раненый далеко, на другой улице.

Шла задворками от хаты к хате, прислушиваясь к уличным шумам.

— Стой! Стой!.. — услышала за спиной и уже не сомневалась, что кричал Ростислав.

Вслед за этим застрочил автомат, взвизгнули над годовой пули. Бежала через огороды, путаясь в картофельной ботве, сбивая встречающиеся на межах подсолнухи. Вот знакомый вишенник. Упала на траву, прислушалась — только сердце колотится в груди, словно подталкивает: бежать! бежать! А бежать не было сил. Сгоряча не придала значения тому, как что-то ударило в левую руку выше локтя. Думала, на шляпку подсолнуха натолкнулась. И только теперь почувствовала ноющую боль во всей руке. Ощупала — кровь. Попробовала поднять — очень тяжело, будто гиря привязана к кисти. «Значит, кость не затронута», — успокоила себя, сорвала с головы косынку и кое-как перевязала рану.