Тридцать второй калибр - [8]

Я атаковал спину утки, но вилка сорвалась со скользкого бока и разбрызгала всю подливку.

— Смотрю, — хмыкнула Мэри.

— Ну, ты же хотела немного подливки, не так ли?

— Да, но только на тарелке.

В следующий раз я осторожно поместил вилку точно по центру грудки, и мягко надавил — теперь я вроде как приноровился, но эта тварь выскочила из тарелки.

— Да она еще жива! — приходя в ярость, воскликнул я.

— Если ты позволишь, я нарежу ее, — предложила Мэри.

— Тогда вперед! — ответил я, уступая ей место. Она легко и ловко отделила ноги, и затем раскромсала всю птицу — это можно объяснить только тем, что утка уже была подготовлена к разделке.

До нас долетели какие-то отзвуки со стороны лестницы: препирательства, хлопанье дверью и торопливые шаги. Затем в комнату ворвалась Хелен. Она была одета для выхода и яростно втыкала заколку в шляпку.

— Уоррен, заберешь меня домой? — спросила она.

Мэри обернулась к ней.

— Хелен, что случилось?

— Ох, я не могу больше оставаться здесь. Ни минуты. Довольно тяжело находиться в одном доме с человеком, которого ненавидишь, ну, а когда муж подкупает слуг, чтобы те шпионили за тобой, не спуская глаз — как будто бы ты полоумная…

Ее глаза сверкали. Мэри взяла руки Хелен в свои и попыталась успокоить ее.

— Хелен, дорогая, ты не представляешь, насколько это смешно. Никто не шпионит за тобой.

Хелен вырвалась из ее объятий.

— Так значит, ты за него! Вы все против меня, я знаю это! Уоррен привел тебя сюда только затем, чтобы ты уговаривала меня остаться с мужем. Ну, я не собираюсь этого делать, понятно? Не собираюсь! Я ненавижу его! Я бы его убила! Уоррен, если ты не отвезешь меня домой, то я уйду одна! — она была практически в истерике.

— А ты подумала, что будет с матерью? — спросил я. — Она не знает о твоей ссоре с Джимом. Если она узнает, что ты собираешься разводиться, то это может убить ее. Ты же знаешь, насколько она слаба.

Я услышал тяжелые шаги Джима, спускавшегося по лестнице.

— Мэри, я могу остановиться у тебя? — в глазах Хелен стояли слезы; казалось, что она уже на краю.

— Конечно, моя сладкая! — ответила Мэри, поцеловав ее и уводя в гостиную. — Пройдем сюда, и ты приляжешь, а я пока соберу вещи.

Когда Хелен выходила из комнаты, вошел Джим. Мэри повернулась к нам, и обвела нас взглядом, прошептав: «Все мужчины — скоты». Пока она подымалась наверх, Джим наблюдал за ней. Его лицо вновь стало насуплено.

— Догадываюсь, что мы такие, но вот никак не пойму, почему и как.

Я похлопал его по плечу и пошел за своей курткой. Понимал он это или нет, но я точно знал, что Хелен больше к нему не вернется.

Я вышел к машине и зажег огни. Бледная луна проплывала по усеянному облаками небу. Мягкий лунный свет придавал какое-то очарование дому и саду. Все это очень контрастировало с противной ссорой внутри дома, так что красота только усиливалась на таком фоне. Снаружи царила такая ночь, что, казалось, весь мир должен утопать в любви. Сама природа велела любить. Но все же тысячи мужчин и женщин забывают обо всем, кроме их мелких разногласий, и ради того, чтобы навредить друг другу, поворачиваются спиной к окружающей их красоте.

Когда Хелен и Мэри вышли из дому, я влез в машину, бормоча про себя: «Будьте прокляты мужчины, будьте прокляты женщины, будь проклято все оно!»

Глава IV. Произошло худшее

На следующее утро я опоздал в офис, ведь, вернувшись к Джиму, я допоздна говорил с ним. Кажется, когда я велел Уиксу попросить Энни побыть с Хелен, мои слова были поняты слишком буквально: когда сестра велела служанке уйти, она отказалась, сославшись на то, что «мистер Фельдерсон велел остаться». Это разожгло ссору.

Уходя от Джима, я слышал, как он ходит по своей комнате взад и вперед, один раз ночью я слышал, как хлопнула его дверь. Решив, что, возможно, ему необходимо мое общество, я подошел к его двери и постучался. Джим расшнуровывал ботинки; он пояснил, что, будучи не в силах заснуть, он выходил прогуляться. Часы на каминной полке показывали половину пятого.

Несмотря на бессонную ночь, он спустился, как обычно, в девять утра. Когда я зашел в его кабинет, на его лице не было ни следа усталости.

— Что нового? — поинтересовался я.

— Это может быть интересным, — он указал на передовицу в утренней газете.

Залнич освобожден. Губернатор Фэллон помиловал человека, причастного к взрыву пирса.

После освобождения узник выдвинул обвинение против лиц, заключивших его под стражу.

Я быстро просмотрел длинную статью. Один из абзацев привлек мое внимание. В нем цитировалось «заявление» Залнича перед газетчиками.

«Те, кто ответственны за мой арест, могут пожалеть, что я добился правосудия. Я не успокоюсь до тех пор, пока рабочий класс не узнает, до какой степени можно извратить законы в этой стране. Я пробужу рабочий люд, и они свергнут тех власть имущих, которые лишают их прав и свобод. Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу, как наказаны те, кто притеснял меня и сотни подобных мне людей. Ни деньги, ни высокое положение не помогут им уйти от возмездия».

— Кажется, наш друг собирается много хлопотать, — прокомментировал я, прочитав вслух этот пассаж.

— «Отмщение — за мной, — говорит Залнич», — дочитал я статью.