Тридцать три несчастья. Том 2. Небывалые неприятности - [89]
На фоне неба выделялся силуэт Дерева Невермор, но сказать про него просто «дерево» было все равно что назвать Тихий океан большой массой воды, или Графа Олафа – сварливым субъектом, или нашу с Беатрис историю назвать немного печальной. Дерево Невермор было бы под стать Гаргантюа[11], что в данном случае означало «достигало неслыханных в ботанической науке масштабов», а проще говоря, было самым гигантским деревом, какие доводилось видеть Бодлерам. Толщина ствола была такова, что Бодлеры могли бы спрятаться за ним вместе со слоном, тремя лошадьми и оперной певицей и никто бы их не заметил с другой стороны дерева. Ветви веером расходились во все стороны, делая дерево выше дома и шире сарая, но оно казалось еще выше и толще из-за того, что́ на нем сидело. А на ветвях, образуя толстый слой чего-то черного и бормочущего, сидели все до единой вороны города Г. П. В., добавляя объема необъятному дереву. От этого его силуэт и казался каким-то мохнатым. Благодаря тому, что птицы летели вороньим курсом, а не шли пешком, они добрались сюда задолго до Бодлеров, и воздух был наполнен тихими шорохами устраивавшихся на ночь птиц. Некоторые уже заснули, и дети, подходя к своему новому дому, услышали негромкое похрапывание.
– Что скажете? – спросил Гектор.
– Чудесно, – отозвалась Вайолет.
– Бесподобно, – поддержал ее Клаус.
– Огуфод! – шепнула Солнышко, желая сказать: «Как много ворон!»
– Сперва все вороньи звуки будут для вас непривычны, – Гектор поднялся по ступенькам, – но скоро вы перестанете их замечать. Я всегда оставляю окна на ночь открытыми, когда ложусь спать. Все их шорохи напоминают мне шум океана и действуют на меня успокоительно. Да, кстати, о сне. Вы, наверное, очень устали. Я для вас приготовил три комнаты наверху, но, если вам не понравится, можете выбрать другие. В доме полно комнат. Хватит и на Квегмайров, когда мы их найдем. Вам, наверное, было бы хорошо жить всем вместе, даже если бы пришлось делать черную работу для всего города.
– Да, это было бы замечательно. – Вайолет улыбнулась Гектору. Дети почувствовали себя счастливыми только от одной мысли, что двое тройняшек могут быть живы и здоровы и не томиться в плену у Графа Олафа. – Дункан – журналист, может, он основал бы газету и жителям Г. П. В. не пришлось бы читать бестолковые статьи в «Дейли пунктилио».
– Айседора – поэт, – добавил Клаус. – Она могла бы написать книжку стихов для вашей библиотеки, конечно, в случае, если бы не писала ни о чем против здешних правил.
Гектор взялся уже за ручку двери, но остановился и бросил на Бодлеров странный взгляд.
– Поэт? – переспросил он. – И какого рода стихи она пишет?
– Двустишия, – ответила Вайолет.
Гектор бросил на детей еще более странный взгляд. Потом поставил бодлеровские чемоданы на пол и полез в карман комбинезона.
– Двустишия? – опять переспросил он.
– Да, – подтвердил Клаус. – Она любит писать рифмованные стихи из двух строк.
Гектор бросил на детей самый странный взгляд, какой им приходилось видеть, и, вынув руку из кармана, показал клочок бумаги, скатанный в крошечный рулончик.
– Вот такие? – сказал он и раскатал записку.
Бодлерам пришлось сильно прищуриться, чтобы прочесть записку в угасающем закатном свете, а прочитав один раз, они перечитали ее еще, чтобы убедиться, что свет не сыграл с ними шутку и они прочли именно то, – на клочке бумаги неровным, но знакомым почерком было написано:
Глава четвертая
Бодлеры в изумлении уставились на записку, потом на Гектора, потом опять на записку. Потом они снова уставились на Гектора, потом на записку, затем опять на Гектора и еще раз на клочок бумаги, потом опять на Гектора и снова на записку. Они пораскрывали рты, как будто хотели что-то сказать, но все трое не смогли выдавить ни слова.
Выражение «гром среди ясного неба» относится к чему-то столь поразительному, что от удивления у вас голова идет кругом, ноги слабеют, а все тело гудит, как будто с ясного голубого неба в вас неожиданно со всей силы ударила молния. Если вы не лампочка, не электроприбор и не дерево, уставшее стоять прямо, неожиданная встреча с молнией не слишком приятное переживание, и поэтому Бодлеры несколько минут стояли на ступенях дома, испытывая все перечисленные неприятные ощущения – головокружение, слабость в ногах и гудение во всем теле.
– Господи, Бодлеры, – проговорил Гектор, – в жизни не видел более удивленных людей. Давайте входите в дом и присядьте. У вас такой вид, будто в вас со всей силы ударила молния.
Бодлеры последовали за Гектором внутрь, по коридору в гостиную и там уселись на диван, по-прежнему не произнося ни слова.
– Почему бы вам не посидеть тут немножко? – предложил Гектор. – А я пока приготовлю вам горячего чаю. Может, к тому времени, как он вскипит, вы уже сможете разговаривать.
Он нагнулся, вручил клочок бумаги Вайолет, погладил Солнышко по голове и вышел из комнаты, оставив детей одних. Вайолет молча развернула бумажку, держа ее так, чтобы младшие тоже прочли двустишие еще раз:
