Тридцать три несчастья - [6]

— Информация проверенная? От кого узнала?

— От Гавриловой, от кого же еще. Она нам и копию договора прислала, вот она…

Катька протянула три тоненьких скрепленных листочка. Быстро пробежав глазами типовой договор, Ревенко сосредоточилась на сумме.

— Вот, значит, как… Мы эту шмаромойку придерживаем для французского проекта, карьеру ей делаем, а она за три копейки… — Ревенко решительно встала из-за стола и принялась диктовать, расхаживая по кабинету. — Вызывай Петрова. На «Мосфильм» — в суд. С Чикиной штрафные санкции плюс неустойка по французам. Договор, соответственно, с этой дурой мы расторгаем. Это все?

— Все. Вот только Гаврилова требует пятьдесят баксов прибавить. За оперативность…

— Совсем обнаглела. Она еще и требует. Я ей достаточно плачу. Ладно, отвези ей завтра деньги. Но объясни этой прорве, что это не прибавка к жалованью, а одноразовая акция. Гуманитарная помощь, так сказать. Кстати, Филимонов не звонил?

— Нет еще.

— Позвони в Шереметьево, узнай, прибыл ли рейс из Афин. А как Филимонов появится, скажи ему, пусть везет Коляна сюда, домой вместе поедем.

— Хорошо.

Катька удалилась.

В общем-то, ничего страшного не произошло, это был не первый случай за семь лет существования агентства, система была отработана до мелочей, и со штрафов и неустоек Ревенко имела приличные суммы. Конечно, таких денег у проштрафившихся артистов не было, но Ревенко работала жестко — судебный исполнитель, опись имущества, и в конечном итоге все они возвращались к ней же, годами отрабатывая долги. Таких дураков она называла рабами.

До сего момента их было четверо — Былицкий, Вихрович, Мокеенко и Богачева. Теперь прибавилась Чикина. К тому же эта сучка посмела несколько раз переспать с Кириллом. Ревенко ничего не теряла — еще было время заменить Чикину во французском проекте, а за мультсериал, который та сейчас заканчивала озвучивать, агентство уже деньги получило.

— Любовь Николаевна, — снова заканючил переговорник Катиным голосом, — вас спрашивают, на второй линии. Какой-то сплошной рев, я только поняла, что это срочно.

— Хорошо, я поговорю. — Ревенко сняла трубку. — Да, это я… Что-что?.. Кто это?.. Ах, Настя… Да не реви ты, ничего ж не разобрать! Говори толком, что случилось.

По мере того как Любовь Николаевна выслушивала по телефону сумбурную речь, лицо ее бледнело.

— Что?! — Она начала задыхаться. — Сколько?!

Прослушав еще несколько минут, Ревенко рухнула в кресло. Трубка выпала у нее из рук, и лишь короткие гудки, доносившиеся откуда-то издалека, продолжали тревожить тишину кабинета.

Глава 4

Из театра Любаньку все же выгнали. Правда, не сразу, а через два года.

Убивалась вся ее родня, особенно мать и тетка, всю жизнь прослужившие статистками в академических театрах. Участь Любаньки им казалась ужасной, а жизнь — загубленной.

Каких трудов им стоило запихнуть ее сначала в институт, а потом и в театр!

Никакими особенными талантами, кроме колоритной внешности, девочка не обладала, правда, неплохо пела. На этом и решили сыграть. К тому же вся семья считала, что ребенок обязан пойти по стопам матери и тетки. При этом никто не вспоминал о безвестно канувшем в небытие отце-юристе, бросившем любимую доченьку в двухмесячном возрасте. Актерская карьера была предопределена свыше.

За полгода до поступления на актерский факультет тетка начала разучивать с Любанькой песню чилийских партизан «Венсеремос!» на испанском языке. Девочка натужно хрипела, выпучивала небесного цвета глаза, грозила воображаемой публике правым кулаком и не понимала, чего от нее хотят. Вырабатывая в племяннице осанку, тетка однажды всадила ей под лопатку английскую булавку. Любаня дико взвыла и вознамерилась убежать, но тетка хлестнула ее по румяной щеке, заявив, что искусство требует жертв. С тех пор Любаня исполняла эту вещь в слезах. Семья решила, что это хорошо и что ребенок вполне готов к поступлению, и начала предпринимать самые активные меры.

По странной случайности, названной в семье фатальной, курс в том году в театральном институте набирал бывший теткин однокурсник, добившийся за сорок лет в отличие от нее огромных профессиональных успехов — он стал профессором и главным режиссером академического столичного театра.

Несмотря на временные пробелы, тетка запросто позвонила ему и рассказала о своей талантливой племяннице. Профессор вежливо выслушал ее и благополучно «завалил» Любаню на втором туре. Утерев Любкины слезы, тетка навела марафет, выкрасив волосы в фиолетовый цвет, и приперлась в институт. Зажав бывшего однокурсника в узком коридоре, ведущем из деканата в сортир, она объяснила ему, что он совершает грандиозную ошибку, не принимая на курс выдающуюся актрису Ревенко.

Не выдержав то ли теткиного напора, то ли испугавшись Любанькиного грозного кулака, он все-таки сдался, и Любанька была зачислена. Но и спустя четыре года, уже после окончания учебы, этот кулак и фиолетовые теткины волосы, мелькавшие в зале на каждом студенческом показе, преследовали бедного профессора, и он вынужден был взять Любаньку в свой театр.

Целый год профессор собирал все свое мужество, чтобы выставить ее вон, искал различные предлоги и не находил их — Любка была самой дисциплинированной артисткой в театре, являлась членом комитета комсомола, вела активную общественную работу и выпускала стенгазету. Доказать ее бездарность было невозможно. Для этого надо было как минимум занять ее хоть в каких-нибудь ролях, на что профессор категорически не соглашался. Соответственно, у нее не было провалов, с которыми можно было бы выходить на худсовет. Профессор приуныл и опустил руки, смирившись с присутствием в театре ненужной ему штатной единицы.