Тридцать дней войны - [21]

В составе разведывательных дозоров китайских батальонов, вторгшихся в феврале 1979-го в Лангшон, Каобанг, Хатуен, Хоангльеншон и Лайтяу, шли проводниками не только бывшие хуацяо, но и бывшие князьки горных племен. В штабе Сюй Шию надеялись с их помощью привлечь на свою сторону горцев оккупированных уездов. Но в «краю чумных лесов и отравленных вод» плохо действовала не только китайская пехота, в массе не подготовленная к действиям в горах, но и средневековая антивьетнамская подрывная тактика. С пойманными князьями соплеменники не церемонились. Те же мео хорошо помнили, как вожди проигрывали в карты общинный скот и расплачивались будущими урожаями за алкоголь и опиум с китайскими купцами. Еще помнились времена, когда дети мео не знали грамоты, а единственной собственностью их гордых и независимых родителей были допотопные ножи в деревянных ножнах, мотыги да рваные одеяла. Ружья, без которых мео как охотники не представляют себе жизни, князья держали под замком и выдавали за плату…

На всякой войне хватает жестокости. И в той, какую навязали пекинские агрессоры вьетнамцам, тоже случалось видеть ее свидетельства. Жестокость проявлялась нападающими, вероятно, в силу специально воспитанного бездумного отношения к убийству вообще и полного равнодушия к человеку и его жизни в частности. Воспитание такое — не новинка в армиях, ведущих войны несправедливые и захватнические.

Однажды я видел, как близ 37-го километра шоссе номер 7 в осыпавшихся окопах, среди мусора, навоза и хлама, оставленного выбитой пекинской солдатней, приведенной одним из предателей, главный редактор хоангльеншонской провинциальной газеты By Ван Тху, седовласый журналист, бывший с нами, поднял измятую тетрадь с записями на вьетнамском языке.

В тяжелом молчании слушали сгрудившиеся вокруг нас бойцы сопровождения страшные строчки: «Маленький Минь сломал руку. Охранник прикладом разбил ему голову, потому что тот больше не мог работать. Ребята два дня не ели, и ночью мне разрешили собрать немного ананасов на брошенной плантации. Когда я принес плоды, китайские солдаты со смехом отобрали их у меня… Я получил тяжелый удар ногой в живот. Если я умру, что станет с моими учениками…»

Это был дневник погибшего преподавателя средней школы в Фолу. Вместе с учениками, в большинстве своем из национальных меньшинств, он оказался в руках агрессоров.

— Если захватчики не уйдут, — сказал мне тогда уроженец приграничной общины Батсат, командир отряда разведчиков, — народная война станет им мощным ответом…

Во времена, предшествовавшие агрессии, даже в самые напряженные, пропагандистская работа коммунистов среди вьетнамского населения никогда не носила враждебного характера по отношению к китайскому народу. Именно благодаря этому вьетнамский народ оказался более, чем китайцы, подготовленным к суровому испытанию войной. Глубокое сознание своего политического единства, высокое патриотическое чувство, очевидно, не могут сформироваться на основе искусственного нагнетания враждебности к соседнему народу. Вьетнамский воин был и остается патриотом и интернационалистом; китайский солдат, перешедший границу, — захватчиком, орудием в руках клики, предавшей великую дружбу.

Пекинское руководство явно недоучло этот важный политический и моральный фактор. Оно рассчитывало, что во Вьетнаме, только недавно воссоединившемся после более чем вековой разобщенности, сработают «центробежные силы» в самом начале войны. В Пекине надеялись на восстания в южном Вьетнаме, где социалистические преобразования только осуществлялись, волнения национальных меньшинств в горных районах, а также на беспорядки среди более чем миллиона хуацяо. Однако СРВ предстала перед врагом как никогда сплоченной и монолитной. Нельзя не испытывать чувства глубокого уважения к политическому мужеству народа, руководителей коммунистической партии и правительства Вьетнама, ясно и реально представлявших себе всю степень опасности, нависшей над национальной независимостью и социалистическими завоеваниями.

Делая героические усилия, принося жертвы, и население, и ополченцы, и армия Вьетнама защищали родину, свое будущее, вполне понимая, что враг их — не китайский народ, а те, кто держит реальную власть в великой соседней стране.

Обмениваясь мыслями как в дни войны, так и после победы с коллегами по перу, в том числе и с теми, кто находился «на другой стороне», в Пекине, не раз слышал я, что, затянись боевые действия, окажись южные провинции Китая в таком же критическом положении, в каком были северные вьетнамские, развал «Поднебесной» не заставил бы себя ждать. Испытания и жертвы подсекли бы гнилую опору, на которой держалось пекинское официальное обоснование войны, — ложь и замалчивание действительного характера событий, великоханьская враждебность к другим народам и национальностям.

Убежденность в собственных превосходстве и исключительности как шелуха слетала с китайских солдат, едва наталкивались они на первый же серьезный отпор. Воспитываемая в них командирами злобность оборачивалась в упорном бою малодушием, и дисциплина в подразделениях была не чем иным, как покорностью, державшейся на страхе.