Трибунал - [91]

Григорий, спавший под столом с двумя упряжными собаками, бросается к окну и возбужденно стреляет в снег, но мало-помалу все успокаиваются и начинают расспрашивать лопаря.

— Совершенно уверен, что это немцы? — недоверчиво спрашивает Михаил. — Ты ведь не понимаешь ни по-немецки, ни по-фински.

— Какое это имеет значение?! — кричит Григорий. — Немец — это немец, даже если говорит по-еврейски; от этих коварных тварей вполне можно ожидать такого!

— Что они сказали тебе? — спрашивает Юрий. — Только без выдумок, ясно?

— Сказали — уходи, а то убьем. Пули — дело нешуточное, они не разбирают, в кого летят!

— Если не понимаешь по-немецки, откуда ты знаешь, что они говорили? — удивленно спрашивает Женя.

— Они сказали это по-русски, — упорствует лопарь. — Они знают много языков. Но немца ни с кем не спутаешь. Они хорошо образованы, как и евреи. Не то что наши солдаты, которых научили только разбирать и собирать автомат.

— Думай, что говоришь, лопарь, — сурово предупреждает его Григорий. — На мне моя форменная фуражка, поэтому никакой критики героев Красной армии быть не должно! В «Правде» говорится, что немцы глупы, как оленья задница. Ты уверен, что встретил не патруль НКВД?

— Уверен, — твердо отвечает лопарь, принимая от Жени большой стакан водки. — У них не было нагаек, чтобы бить всех, кто встретится в тундре!

— Какая у них была форма? — спрашивает Коля с лукавым видом.

— Такая же, как и все формы, — отвечает лопарь, разводя руками. — Но, поверьте, это были немцы. Они курили капиталистический табак, а не махорку, и у них был олень, такой же надменный, как финский генерал. Он даже не обнюхал моих оленей, хотя раньше они были финскими.

— Я видел немцев! — кричит Павел, вбегая в кафе с громким топотом. — Целую армию с пушками и всяким смертоносным оружием.

— Где? — бесстрастно спрашивает Григорий.

— Километрах в пяти, и они скоро будут здесь. Движутся они быстро!

— Ну, я пошел на мельницу, — нервно говорит Коснов, застегивая шубу. — Нужно смолоть пшеницу. Раз немцы здесь, кто знает, когда я смогу это сделать. Эти черти способны на любое безумие!

— Оставайся здесь, — строго приказывает Григорий. — Можешь молоть пшеницу своими ягодицами или дожидаться конца войны! Я здесь военный начальник! — С немалым трудом влезает на стул. — Замолчите и слушайте! — кричит он. — Товарищи, Советский Союз ждет, что каждый исполнит свой долг в этот самый славный час нашего района…

— Кончай эту ерунду, — непочтительно перебивает его Федор. — Сейчас ты выступаешь не в Мурманске! Слезай со стула! Сними фуражку и говори по-человечески!

Григорий снимает фуражку и садится на стул. В стропилах воет ветер, будто норовит сорвать крышу. По буфету ползет тень страха. Все какое-то время пьют в молчании, каждый думает о своем. Как лучше всего повести себя, когда придут немцы.

Женя встает и задумчиво почесывает свой большой зад.

— Кто-нибудь, помогите мне вскипятить воды! — говорит она и идет на кухню.

— На кой черт тебе кипятить ее? — удивленно спрашивает Григорий.

— Чтобы плеснуть в немцев, когда они придут сюда, — решительно отвечает Женя. — Это заставит их немного задуматься. Так делали в прежние времена, когда враги подходили слишком близко.

— Теперь кипятком ничего не сделаешь, — говорит Михаил. — Эти черти начинают убивать, когда находятся в двух километрах. Даже такая сильная женщина, как ты, не сможет доплеснуть туда кипящую воду!

— Я буду поджидать их со всеми женщинами прямо за дверью, — патриотически объясняет Женя, — и как только немцы сунут внутрь свои мерзкие рожи, мы плеснем в них ведро кипящей русской воды. Это научит их, как приходить сюда непрошеными!

— Ты сама не знаешь, что несешь, — серьезным тоном говорит Федор. — Они бросят внутрь всевозможные адские машинки перед тем, как открывать дверь. От тебя даже волоска не останется!

— Может, лучше всего перебить их снаружи, в снегу, — предлагает Соня, она сидит на полу и чистит двустволку.

— Когда все будет кончено, мы сложим трупы немцев за домом, — гордо говорит Михаил. — Потом отправим сообщение в Мурманск, путь кто-нибудь приедет и сосчитает тела!

— Застрелить немца не трудно, — говорит Федор. — Когда попадаешь в него, он вертится, как волчок, и понять не может, что делать. Даже самые умные приходят в смятение, когда пули начинают дырявить им головы!

— Ты куда? — кричит Григорий на Коснова, который опять крадется к двери.

— Смолоть пшеницу, приятель! Нужно думать и о завтрашнем дне. Один советский финн сказал, что немцы муку нам оставят, а немолотое зерно заберут. Тогда те, кто не смелет свою пшеницу, бессмысленно умрут от голода еще до конца зимы!

— Пошли на мельницу, будем молоть, — говорит, воодушевясь, Поляков. — Григорий, ты возглавишь оборону. Оставайся здесь и защищай «Красный ангел». Если услышим стрельбу, вернемся и поможем тебе. Окружим немцев и будем расстреливать их сзади, как учили в школе ополченцев. Это так же просто, как почесать задницу. Даже у немцев нет глаз на затылке. Стреляйте, пока не услышите наш крик: «Прекратить огонь!»

— Оставайтесь здесь! — истерично кричит Григорий. — Мне плевать на пшеницу! Понятно?