Трибунал - [13]

— Не поделиться ли с ранеными? — предлагает гуманист Хайде.

Малыш чуть не давится громадным куском маринованной селедки.

— Что за бешеная обезьяна укусила тебя в задницу? Они отбросят копыта по пути!

— Это наши товарищи, — сердито объясняет ему Хайде.

— Может быть, твои. Я никого из них не знаю, — беззаботно отвечает Малыш, отправляя в рот еще кусок селедки.

— Знаешь, Малыш прав, — говорит Порта. — Если дадим что-то раненым, к нам прицепится этот оберст с моноклем. Потребует разделить жратву на всю роту. По-моему, лучше немногие из нас поедят досыта, чем все получат по чуть-чуть и все равно останутся голодными.

Внезапно лицо Старика краснеет. Он пытается ударить себя по спине. Лицо его постепенно становится лиловым. Он, хрипя, падает на пол. Подавился. Мы переворачиваем его на живот и колотим кулаками по спине.

— Умирает, — убежденно говорит Порта. — Люди! Почему они не могут как следует пережевывать пищу?

— Не умрет, — говорит Малыш, хватает Старика за лодыжки и несколько раз бьет головой о землю, а Легионер тем временем колотит его по спине.

Изо рта у Старика вылетает большой кусок печеночного паштета.

— Господи, спаси, — бормочет Старик, тяжело дыша. — Подумать только, умереть на войне, подавившись паштетом противника!

— Подавишься ли паштетом, — говорит с кривой улыбкой Грегор, — или тебе разорвет брюхо гранатой, конец один!

Мы отваливаемся от еды, но через десять минут принимаемся за нее вновь.

Едим мы уже не для утоления голода, а от обжорства.

— Santa Maria[31], — стонет с долгой, протяжной отрыжкой Барселона. — Мне это снится. Ущипните меня, не во сне ли я?

— Не во сне, — отвечаю я, отрезая себе большой ломоть от оленьего окорока.

— Надо же! — восклицает он, отправляя кусок козьего сыра в широко раскрытый рот.

— Что это, черт возьми? — испуганно кричит Порта и кубарем катится в укрытие за сугроб.

Мы рассеиваемся, как мякина под ветром. Через секунду все лежат в ожидании неизвестного, предупредившего нас о своем приближении. Оружие наготове, пальцы лежат на спусковых крючках.

— Газовые снаряды, — испуганно говорит Порта, нащупывая противогаз, который давно выбросил.

Потом Легионер истерически смеется и указывает в небо.

— Sacre nom de Dieu[32], вон твои газовые снаряды!

Мы таращимся на небо и не можем поверить собственным глазам. Над нашими головами летят, хлопая крыльями, дикие утки — стая за стаей.

— Пресвятая Богоматерь Казанская! — восклицает Порта, встав на одно колено. — Целый продовольственный склад, а мы ничего не предпринимаем!

— Откуда они здесь? — задумчиво спрашивает вестфалец. — На зиму утки улетают в теплые края.

— Может, это эскимосские утки, летят охладиться на айсбергах, — говорит Малыш, жадно облизывая губы. При этом зрелище он совершенно забыл, что уже не голоден.

— Не могу представить, чем они кормятся здесь, — упрямо продолжает вестфалец. — Тут для них нет никакой еды.

— Дикие утки — просто объеденье, — мечтательно говорит Старик. — Вот бы подстрелить нескольких!

— Я ни разу их не пробовал, — говорит Хайде. — Они такие же вкусные, как обычные утки?

— Вкуснее, — уверяет его Порта. — Короли и диктаторы угощают ими на больших банкетах, куда приглашают самых знатных в стране. У меня есть рецепт английского короля для приготовления диких уток. Я взял его у повара английских лейб-гвардейцев, с которым познакомился во Франции.

— Это не тот англичанин, которого ты взял в плен? — с любопытством спрашивает Хайде.

— Нет, я с ним простился на морском берегу в Дюнкерке, когда армия Черчилля возвращалась в Лондон штопать мундиры.

— Позволил пленному бежать? — удивленно спрашивает Хайде.

— Да нет же. Это я и пытаюсь тебе объяснить. Он просто поехал домой!

— Они возвращаются! — взволнованно кричит Малыш, указывая за озеро.

— Черт меня побери, если это не так, — говорит Порта, бросая вверх камень в тщетной надежде попасть в утку.

Старик хватает карабин и стреляет в стаю. Малыш с Портой стоят, глядя на нее, как охотничьи собаки, натасканные на птиц.

Мы хватаем свои карабины и автоматы, в крякающую стаю летит град пуль, но ни одна птица не падает. Они скрываются за сопками.

— Тьфу ты! — разочарованно произносит Порта, ложась на снег. — Это были первые имеющие смысл выстрелы за всю треклятую войну!

— Летчику-истребителю ничего бы не стоило подлететь снизу и поднять их на крыле, — говорит Малыш, непроизвольно сглатывая.

Мы говорим о диких утках еще долго после того, как они скрылись.

— Они вкуснее всего с яблочным соусом и специальной подливкой, — говорит Порта. — И, главное, кожа должна быть поджаристой. Слегка хрустеть на зубах.

— В Испании не понимают этого, — говорит Барселона. — Там их начиняют апельсинами и варят, пока мясо едва не слезает с костей.

— Таких людей нужно расстреливать, — решает Порта. — Портить утку таким образом — кощунство.

Мы снова двигаемся в путь и проходим через узкий распадок, все еще говоря об утках. С обеих сторон нас окружают высокие стены снега и льда. Ноздри заполняет едкий запах смерти.

Мы удивленно осматриваемся, ища взглядами мертвые тела. И не скоро сознаем, что этот отвратительный, тошнотворно-сладковатый запах несем с собой именно мы.