Трианская долина - [8]

Когда мы тронулись в путь, солнце выглянуло снова; висевшие над нами серые тучи озарились закатными лучами и превратились в великолепные своды. Затем это сияние постепенно погасло, в небе кое-где зажглись бледные огоньки звезд; ночь настигла нас на половине спуска. Не могло быть речи о том, чтобы добираться до Мартиньи; ночлег в Триане также казался едва ли возможным. Этого не советовали и проводники. «Ночевать там негде, – говорили они, – а из провизии разве только яйца…

– Яйца? – прервал француз – если так, то ужин я беру на себя (он на мгновение задумался)… да и ночлег также. Для наших дам я найду постели. Но для этого мне надо придти туда раньше вас. Итак, до свиданья, доброго пути!»

Мы хотели удержать его и хотя бы поблагодарить, но он уже скрылся из виду. Через полтора часа мы вышли из Магнинского леса. По яркому свету в одном из окошек мы издали завидели хижины Триана и решили, что наш приятель уже взялся за дело. Когда мы подошли ближе, навстречу нам попалось двое путников, которые, к нашему удивлению, направились в этот поздний час по тропе, ведущей на Форкла. То были два наших англичанина. Оказывается француз разбудил их и поспешил обрадовать известием, что, рассчитывая на их галантность, обещал их постели двум дамам, которые не замедлят прибыть. Англичане, явно недовольные, молча поднялись и, сорвав свою досаду на хозяйке, предложившей им ночевать на сеновале, решили отправиться дальше.

Местную таверну я уже описал. Мы пришли туда часов в десять вечера. Проходя мимо дверей кухни, мы заметили там большое оживление; наш француз, озаренный ярким пламенем очага, отдавал распоряжения, не спуская при этом глаз с кастрюли, где что-то кипело и пенилось. «Идите наверх! – крикнул.он нам. – Мне нельзя отойти от моего «самбайона» [16]. Это для меня дело чести, а для вас – десерт». Мы поднялись в верхнее помещение, где трое геологов, также приглашенных на пиршество, добродушно нас приветствовали. Я заметил в комнате большие перемены. Кровати убрать было некуда, но их прилично отгородили. Собрав скатерти со всего дома, француз соорудил оконные занавески, использовав ширину этих белых полотнищ, чтобы расположить их по бокам складками. Уже одно это лишало трактирную залу обычного вида и придавало ей уютность, которая очень понравилась всем, в особенности нашим дамам. Однако наибольшего восхищения заслуживал стол. Шесть свечей, вставленных в горлышки бутылок, освещали скатерть, уставленную деревенскими кушаньями и живописной посудой; посредине дымилась супница и стояло несколько различных омлетов; вокруг симметрично размещались оловянные кружки; в одних был легкий местный мускат, в других – ледниковая вода.

Мы с удовольствием уселись. Радость прибытия, удивление по поводу такой изобретательности, в особенности же – сознание, что все это добыто из-под земли любезным усердием нашего спутника, умножили удовольствие, к которому в эти минуты примешивалось более серьезное чувство признательности.

Вскоре появился и француз. Позади него хозяйка – воплощенное усердие и послушание – несла «самбайон». Мы громко выразили наше восхищение всеми сюрпризами и искусно накрытым столом. «Не правда ли? Вот что значит, – прибавил он, обернувшись к славной женщине, – попасть к добрым людям, готовым открыть свой погреб, отдать все яйца и все скатерти. Ступайте, голубушка! Ваши мужчины могут идти на покой, а вы, как закипит вино, позовите меня. Это у нас будет «негюс» [17]. А теперь – за стол! Сюда мы посадим г-жу Де-саль, сюда – м-ль Эмилию. Г-н Десаль сядет во главе стола, я – на нижнем конце, вы и эти господа – между нами. И да здравствует трианская таверна!»

Мы дружно подхватили, в особенности я. успевший занять место между Эмилией и ее матерью.

Ужин, как вы можете себе представить, удался на славу. Начиная с супа, вкусного, хотя и жидковатого, каждое блюдо встречалось возгласами одобрения: не говоря уже о нашей готовности восхищаться, всякий, кто провел в горах день, полный трудов и лишений, знает цену самой обычной похлебки и находит великолепными простейшие кушанья. Когда настала очередь «самбайона», клики восторга усилились. Француз, радуясь более всех, отвечал нам веселыми остротами, так что шум похвал переходил во взрывы смеха. С появлением «негюса» наступило затишье. Как только его разлили, все, в том числе и француз, пожелали произнести тост; но тут г-н Десаль, по праву старшинства, первый взял слово и сказал: «Предлагаю выпить за здоровье нашего амфитриона [18]! Да простит он мне, что называю его так, пока не узнал имени, которое останется дорогим для всех нас, особенно для моего семейства. Вы, сударь, превратили трудный и тревожный день в день удовольствий и истинного отдохновений. Выражаю вам нашу живую и дружескую признательность».

Мы поднялись с мест, чтобы чокнуться с французом, который тут же ответил: «Скромность не позволяет мне назваться. Но вот моя шляпа, там написана моя фамилия. Разрешите мне, в свою очередь, сказать, что ни одно путешествие не доставило мне столько удовольствия, сколько сегодняшнее, из чего я заключаю, что мне ни разу еще не доводилось находиться в столь приятном обществе. Ваше здоровье, дамы и господа!»