Три жизни одного из нас - [11]

Нет, есть что-то еще в его явном нежелании втягиваться в столь серьезную, судьбоносную деятельность. Он чувствовал, что для его индивидуальности это станет большой ошибкой. Как стало ошибкой поступление на работу в эту долбаную гидрогеологическую богадельню. И то, что он вообще приехал сюда, бросив живую геологическую работу на Урале. А за кем? За Мариной, которая теперь нос от него воротит… Впрочем, еще и за сыном, Вовкой-морковкой…

Карцев окончательно пригорюнился. Сколько раз уже он собирался все бросить — и куцее свое чиновничество, и обуревшую в родных стенах Марину, и эти перенаселенные плодородные равнины — да и вернуться в клан геологов, на пустынные горные или степные ландшафты, но Вовка… Каково ему будет без меня? А как я буду жить без него? Нет, нет выхода.

Он прекратил бесполезное упорядочивание мыслей и, выключив свет, стал тупо вслушиваться в вечерние звуки: редеющее гудение авто, возгласы проходящих под окном компаний, далекий гул рудовозного состава, шлепки капель в кухонную раковину, периодическое взревывание старенького холодильника, бессвязное лопотание телевизора в дальней комнате, на котором и сосредоточился, ожидая возможности отправиться в постель.

Наконец звук телевизора прервался, и в коридоре послышались шаги жены.

«На водные процедуры» — определил Карцев, но свет в кухне вдруг включился, дверь открылась и в проеме возникла Марина.

— Я сегодня нездорова и спать с тобой мне будет жарко. Поэтому ложись на раскладушку, — безаппеляционно заявила она, смерив его вызывающе-отталкивающим взглядом. И двинулась в ванную. Вот так.

Шевельнув желваками скул, Карцев в некотором недоумении («она ясновидящая, что ли?», — имея ввиду свои «столичные» похождения) побрел в спальню и стал раздраженно устанавливать редко использовавшуюся раскладушку. Не то, чтобы ему хотелось спать рядом с Мариной (и совершить неизбежный акт любви), но здесь налицо было пренебрежение супружескими канонами.

— А Сашка сейчас, наверняка, кроет свою супругу в хвост и в гриву, — вспомнил он недавнее признание Хмельницкого. Эта сцена вдруг ожила в его воображении, и он так явственно представил хорошо знакомое лицо Сашкиной жены, искаженное мукой сладострастия, что заскрипел пружинами, ворочаясь с боку на бок и пытаясь унять некстати вэбодрившееся «естество».

Глава пятая В «богадельне»

В понедельник, около 8 утра Карцев, войдя на экспедиционный двор, невольно приостановился, встреченный густым запахом и розовато-белопенным облаком расцветших в его отсутствие яблонь и вишен, росших по всему периметру длинного одноэтажного здания, где и размещалась Энская гидрогеологическая экспедиция. Еще во дворе были гараж на несколько автомашин, ремонтная мастерская и полупустые склады. Центральная, задействованная часть двора была утрамбована колесами и ногами, но вся периферия усеяна железным ломом и различным хламом и густо заросла сорной травой. Раз в году, в Ленинский субботник, коллектив экспедиции пытался привести территорию двора в божеский вид, но дня на все не хватало, да и в течение года хлам продолжал накапливаться, так что мусорно-проволочно-сорняковый ландшафт двора почти не видоизменялся. Зато яблони и вишни поддерживались комендантом в образцовом состоянии и исправно, из года в год, плодоносили. Пользовались плодами все, кому не лень было их собирать. Густые кроны, конечно, сильно затеняли окна, но сотрудники, большую часть которых составляли женщины в годах, готовы были и днем работать при электричестве, лишь бы не трогать эту красоту.

— Что это ты столбом встал, Серега? — фамильярно охлопал его по плечам Павел Бродский, начальник режимной партии. — Давно шараги нашей не видел?

— Да вот запах меня остановил… Когда уезжал, они еще не расцвели, — нехотя пояснил Карцев, испытывавший инстинктивную неприязнь к этому неказистому человеку с бочонковидным телом, короткой шеей, круглыми глазами, жидкими прядями волос и откуда-то бравшимся большим самомнением.

— Красиво, что и говорить. Но сегодня нам будет не до красоты: начальство с профкомом квартиры станут делить. Ты ведь тоже претендуешь?

— Стою в очереди, но, понятно, не первым.

— Это неважно. На то и собираются, чтобы очередь перешерстить. Важно, что ты сейчас у начальства в фаворе.

— В каком-таком фаворе? Нашему отделу еще и двух лет нет, он и по штату и по ассигнованиям самый хилый в экспедиции…

— Все это так, но есть один нюансик: если все прочие подразделения деньги только тратят, то вы их уже добываете. И во все большем масштабе. Впрочем, что я тебе толкую — ты же сам эту прибыль и сорганизовал.

— Ну, тут все по закону: раз мы консультируем заказчиков и подрядчиков, то можем брать за это деньги. Кстати, весьма скромные.

— Однако что-то раньше они к нам косяком не шли — как теперь!

— Не шли, потому что не знали о нашем существовании. Пока мне не пришло в голову рассылать по всем мыслимым и немыслимым адресам письма.

— Вот и я об этом. Ну, бывай, встретимся за теннисом!

В комнате, где размещался отдел по контролю за истощением и загрязнением подземных вод, он застал кроме Хмельницкого и Бутусова еще и Лисину: полноватую женщину неопределенного возраста, недавно приписанную к их отделу в связи с частыми совместными командировками основных функционеров. Правда, ее рабочее место осталось, к всеобщему удовлетворению, в камеральной партии, среди женщин. Сюда же она перемещалась лишь на время отсутствия Карцева, убедившегося, что ей можно доверить работу с посетителями. Сейчас она собирала с его стола и ближайших окрестностей свои хохоряшки.