Три жизни: Кибальчич - [42]

ОТВЕТ. Я признаю себя принадлежащим к русской социально-революционной партии, в частности к обществу "Народная воля". Общество "Народной воли" поставило себе целью достижение тем или иным путем политического и экономического переворота, в результате которого в политическом отношении должно быть народоправство, а в экономическом отношении — принадлежность земли и вообще главных орудий производства народу.

ВОПРОС, Ваше участие в событиях первого марта?

ОТВЕТ, Я признаю, что сделал все части, как тех двух метательных снарядов, которые были брошены под карету императора, так и тех, которые были впоследствии захвачены на Тележной улице. Изобретение устройства этих снарядов принадлежит мне, точно так же, как и всех их частей: ударного приспособления для передачи огня запалу и взрывчатого вещества — гремучего студня. Все это было сделано мной одним, без помощи каких-либо других лиц, на квартире, которой я указать не желаю.

ВОПРОС. Есть ли у вас личные просьбы к следствию?

ОТВЕТ. Да. Я хотел бы, чтобы мое дело рассматривалось совместно с делом о лицах, обвиняющихся в преступлении первого марта, и назначенного к слушанию в особом присутствии сената на двадцать шестое сего марта. Я желал бы вместе с ними оказаться на скамье подсудимых и заявляю, что отказываюсь от того семидневного срока, который предоставлен обвиняемым для вызова свидетелей и избрания себе защиты и вообще для ознакомления с делом. В случае же если я изберу себе защитника и он пожелает пользоваться семидневным сроком, то я в таком случае откажусь от защиты…

21 марта 1881 года

ВОПРОС. Повлияло ли на ваши убеждения тюремное заключение 1875–1878 годов?

ОТВЕТ. Тюремное заключение, более или менее продолжительное, оказывает всегда на неустановившихся людей одно из двух влияний! одних лиц — неустойчивые и слабые натуры — оно запугивает и заставляет отречься от всякой деятельности в будущем. Других же, наоборот, закаляет, заставляет встать в серьезные отношения к делу, которое представляется теперь в их глазах главною задачей жизни. Я принадлежал к числу вторых.

ПИСЬМО НИКОЛАЯ РЫСАКОВА, ПОДАННОЕ НА ИМЯ АЛЕКСАНДРА ТРЕТЬЕГО 30 МАРТА 1881 ГОДА, ПОСЛЕ ВЫНЕСЕНИЯ СМЕРТНОГО ПРИГОВОРА ПЕРВОМАРТОВЦАМ:

"Ваше императорское величество, всемилостивейший государь!

Вполне сознавая весь ужас злодеяния, совершенного мною, под давлением чужой злой воли, я решаюсь всеподданнейше просить Ваше величество даровать мне жизнь единственно для того, чтобы я имел возможность тягчайшими муками хотя в некоторой степени искупить великий грех мой. Высшее судилище, на приговор которого я не дерзаю подать кассационную жалобу, может удостоверить, что, по убеждению самой обвинительной власти, я не был закоренелым извергом, но случайно вовлечен в преступление, находясь под влиянием других лиц, исключавших всякую возможность сопротивления с моей стороны, как несовершеннолетнего юноши, не знавшего ни людей, ни жизни.

Умоляю о пощаде, ссылаюсь на Бога, в которого я всегда веровал и ныне верю, что не помышляю о мимолетном страдании, сопряженном со смертной казнью, с мыслью о которой я свыкся почти в течение месяца моего заключения, но боюсь лишь немедленно предстать на Страшный суд Божий, не очистив моей души долгим покаянием. Поэтому и прошу не о даровании мне жизни, а об отсрочке моей смерти.

С чувством глубочайшего благоговения имею счастие именоваться до последних минут моей жизни Вашего императорского величества верноподданный Николай Рысаков".

Письмо было оставлено без последствий.

ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ПИСЬМЕННОГО ПОКАЗАНИЯ НИКОЛАЯ РЫСАКОВА, ДАННОГО НОЧЬЮ 2 АПРЕЛЯ 1881 ГОДА ГЕНЕРАЛУ БАРАНОВУ, НАКАНУНЕ КАЗНИ:

"…Тюрьма сильно отучает от наивности и неопределенного стремления к добру. Она помогает ясно и точно поставить вопрос и определить способ к его разрешению. До сегодняшнего дня я выдавал товарищей, имея в виду истинное благо родины, а сегодня я тварь, а вы купцы. Но клянусь вам Богом, что и сегодня мне честь дороже жизни. Клянусь и в том, что призрак террора меня пугает, и я даже согласен покрыть свое имя несмываемым позором, чтобы сделать все, что могу, против террора.

В С.-Петербурге, в числе нелегальных лиц, живет некто Григорий Исаев… Где живет, не знаю, но узнать, конечно, могу, особенно, если знаю, что ежедневно он проходит по Невскому с правой от Адмиралтейства стороны. Если за ним последить, не торопясь его арестовать, то, нет сомнения, можно сделать весьма хорошие открытия: 1) найти типографию, 2) динамитную мастерскую, 3) несколько "ветеранов революции".

Теперь я несколько отвращусь от объяснений, а сделаю несколько таких замечаний: для моего помилования я должен рассказать все, что знаю, — обязанность с социально-революционной точки зрения шпиона. Я и согласен. Далее меня посадят в централку, но она для меня лично мучительнее казни и для вас не принесет никакой пользы, разве лишний расход на пищу. Я предлагаю так: дать мне год или полтора свободы для того, чтобы действовать не оговором, а выдачей из рук в руки террористов. Мой же оговор настолько незначителен, знания мои неясны, что ими я не заслужу помилования. Для вас же полезнее не содержать меня в тюрьме, а дать некий срок свободы, чтобы я мог приложить к практике мои конспиративные способности, только в ином направлении, чем прежде. Поверьте, что я по опыту знаю негодность ваших агентов. Ведь Тележную-то улицу я назвал прокурору Добржинскому. По истечении этого срока умоляю о поселении на каторге, или на Сахалине, или в Сибири…