Три жизни - [33]

Ей угрожали, напоминали о разнице в возрасте, грязно намекали, что могут отправить к гинекологу на проверку. Валя созналась в нашей близости. И тогда ей предложили на выбор: или ее обвинят в совращении малолетнего, или она подписывает жалобу на то, что была изнасилована. Тогда как раз только что вышел указ о борьбе с изнасилованием, и вся система бросилась искать насильников.

Валя долго сопротивлялась, ей расписывали, что ее ждет за совращение, как ей будет трудно в тюрьме с такой статьей. Угрожали посадить в камеру предварительного заключения в одном коридоре с уголовниками.

— А двери в камеру, знаете, могут оказаться незакрытыми, — ухмыльнулся квартальный. И эта угроза была совершенно реальной.

Валя долго держалась, приходила домой заплаканная, но в конце концов не выдержала и подписала то, что ей велели.

Как она убивалась, когда меня арестовали — прямо у ее подруги, в доме нашей любви!.. Я не могу ее упрекнуть. В течение трех лет ездила она ко мне на свидания, словно заботливая жена или мать — заглаживала свою вину. Три года писала мне нежные письма, которые становились все более редкими, пока постепенно не прекратились вовсе и она не исчезла из моей жизни навсегда. Ее можно понять: женские годы идут быстрее. Да и чего ей было ждать от меня, который был моложе ее на семь лет и которому оставалось отсиживать еще половину срока?

С Володей, которому тоже еще не было восемнадцати, они проделали то же, что со мной. Только с той разницей, что его маленькая Люся и не пыталась запираться, сразу дала все показания, которых от нее потребовали, и не испытала никаких угрызений совести. Володя пошел по одному делу со мной.

За изнасилование в его квартире отца Володи разжаловали и выгнали с работы, хотя он в ту ночь не был дома. Такой случай считается грязным бытовым происшествием, и никакое начальство не могло его спасти. А может, не захотело. В своей системе он был всего лишь капитаном — чин достаточно высокий, но не слишком. На его уровне такое происшествие с рук не сошло. Милиция довольно потирала руки.

Так меня сделали насильником.

В 1965 году я получил срок шесть лет и был отправлен в детскую трудовую колонию. Я тогда не мог и предположить, что меня там ждет.

А ждал меня там Бес.

БЕС

Мрачные каменные бараки обнесены колючей проволокой и со всех сторон окружены пустырем. Мимо этого места никто не ездит, никто не ходит. Если кто и появляется на дороге, это означает, что он едет прямо сюда.

Постройки рассчитаны на заключенных или на солдат, жизнь которых в те годы мало отличалась от жизни арестантов.

Ранним утром звенит рельс, подвешенный на веревке, и почти сразу из бараков высыпают люди, одетые одинаково. Они выстраиваются в ряд, ждут, тихо переговариваются, пока перед ними не встанет фигура почти гигантская, с длинными жилистыми руками, висящими ниже колен и заканчивающимися неправдоподобными пудовыми кулаками. Кто-то опоздал к построению, и получает этим кулаком в лицо.

Светает, и становится видно, что выстроившиеся в ряд люди — молодежь лет шестнадцати-семнадцати. От недоедания, болезней, побоев лица у них злые, многие смотрят исподлобья, всегда готовые к отпору. Злость, решимость — единственная возможность выжить в этом месте.

Где мы? В фашистском концлагере? В годы войны? А эта печь, из которой идет густой дым, не газовая ли это камера?

Нет, это обыкновенная «малолетка», советский лагерь начала 60-х годов. Лагерь для несовершеннолетних правонарушителей возле города Прилуки Черниговской области на Украине. И дым идет из трубы кухни, где им готовят завтрак.

Этот лагерь я запомнил навсегда.

В тот день шеренга была особенно вялой, неровной, казалось, что она клонилась из стороны в сторону. Сказывалась усталость и плохая погода. Кое-кто уже успел «отведать» кулака бригадира.

Бригадир лагеря Владимир Беспалов был переросток, длинный, как ветка железной дороги, и такой же опасный. В лагере держали до восемнадцати лет, потом переводили в колонию для взрослых. Беспалову было уже далеко за двадцать, но начальство специально держало его на «малолетке». Он помогал администрации расправляться с нами, держать триста человек в постоянном страхе и послушании. Никто из нас не звал его ни по имени, ни по фамилии. Фамилию усекли, и получилась кличка, как нельзя более точно к нему подходившая: Бес! Между собой мы звали его только Бесом. Кличка приросла к нему, как вторая кожа. Но горе тому, кто назвал бы бригадира так в лицо. Бес вбивал эту кличку смельчаку обратно в глотку.

В этот день я вышел на построение последним, и тут же Бес приблизился ко мне и попытался ударить. Я уклонился, он замахнулся с другой стороны, целясь в ухо, но я подался назад, и он снова промазал. Ударить меня было непросто, я немедленно угадывал его маневр, издалека видел траекторию движения руки. Чтобы достать меня, нужно было хорошо постараться, и он это знал.

Я так посмотрел ему в глаза, что он остановился и сделал вид, что занят другим. Я уже знал, что мой взгляд не каждый может выдержать. На его месте я опасался бы таких взглядов: никогда нельзя доводить человека до крайности, даже если он пока что слабее тебя. Но знал я и другое: он все равно не остановится, он найдет момент мне припомнить.