Три женщины, три судьбы - [26]

Кстати сказать, Некрасов бесконечно доверял мнению Тургенева, посылал ему «на отзыв» только что написанные стихи[89] (Тургенев вообще считался «мэтром» в поэзии, редактировал сборники Фета и Тютчева, помогал советами Полонскому).

Приведу отзыв Тургенева на некрасовское стихотворение «Еду ли ночью по улице темной», далеко не «изящное» ни по теме, ни по форме: «…скажите от меня Некрасову, что его стихотворение в 9-й книжке меня совершенно с ума свело, денно и нощно твержу я это удивительное произведение — и уже наизусть выучил» (в письме к Белинскому 14 ноября 1847).

Но вернемся к сцене разбора некрасовских стихов Боткиным и Тургеневым из «романа Панаевой». Чрезмерно «эстетический» взгляд друзей на его поэзию подвигает Некрасова высказать свое задушевное кредо: «Так как мне выпало на долю с детства видеть страдания русского мужика от холода, голода… то мотивы для моих стихов я беру из их среды, и меня удивляет, что вы отвергаете человеческие чувства в русском народе!» (курсив мой, — И. Ч.).

Ну и ну! Насчет Боткина не скажу: он больше писал про Испанию и Францию, хотя предполагаю, что «человеческие чувства в русском народе» даже он не отвергал. А уж Иван-то Сергеевич! Будто не он автор «Муму», «Хоря и Калиныча», «Живых мощей», «Бирюка»…!

Читаем дальше антирусские филиппики «панаевского Боткина», двойника «западника» Тургенева.: «И знать не хочу звероподобную пародию на людей, и считаю для себя большим несчастьем, что родился в таком государстве». Стоп. Панаева «смешала в кучу» проклятия народу и государству, но ведь это не одно и то же. Во всяком случае, Тургеневу, месяц отсидевшему в тюремной камере и сосланному подальше от столиц за некролог о Гоголе, российские порядки уж точно не могли казаться образцовыми.

Но Авдотье Яковлевне не до таких тонкостей. Она запомнила, что в кулуарах «Современника» велись споры о России и Европе, и именно Тургенев и Боткин были их активными участниками, так как подолгу жили в европейских странах. Их «прозападные» высказывания в «романе Панаевой» вполне карикатурны. «Панаевский Боткин», объединяя себя с Тургеневым местоимением мы, говорит Некрасову: «Ты ведь не путешествовал по Европе, а мы в ней жили и не раз испытали стыд, что принадлежим к дикой нации».

Некрасов — не из панаевского романа, а реальный — за границу ездил; в первую поездку провел в Европе почти год (август 1856 — июнь 1857), но, как остроумно заметил Герцен, смотрелся в ней плохо — как «щука в опере». Тургенев же прожил за границей большую часть своей жизни, что не мешало ему оставаться русским. «Американский европеец» Генри Джеймс, тесно общавшийся с Тургеневым в Париже в 1875–1876 гг. пишет, что позади него, «в резерве», всегда стояла Россия, ее судьба, ее народ, о которых он думал и говорил беспрестанно.

Маленький кусочек из письма Тургенева Афанасию Фету (1862, Париж):

«Если бы я не был так искренно к Вам привязан, я бы до остервенения позавидовал Вам, я, который принужден жить в гнусном Париже — и каждый день просыпаться с отчаянной тоской на душе… Если бог даст, в конце апреля я в Степановке».

Почему же Тургенев покинул Россию и жил за границей? На это у Панаевой есть замечательный ответ. Оказывается, он не хотел писать для «русского читателя».

«Шекспира читают все образованные нации, а Гоголя будут читать одни русские, да и то несколько тысяч, а Европа не будет знать даже о его существовании!…Ведь мы пишем для какой-то горсточки одних только русских читателей… Нет, только меня и видели; как получу наследство, убегу и строки не напишу для русских читателей».

Так и хочется спросить: для кого же писал Тургенев, если не для русского читателя? Для французов? Для немцев? Для англичан? Сказывается памфлетная односторонность «романа» Панаевой — окарикатуренный Тургенев сам себя «ловит в ловушку».

Вовсе не «получение наследства» было регулятором перемещений Тургенева. В 1847-м году, практически нищим, он отправился вдогонку за Полиной Виардо и прожил «около нее» больше трех лет; а после смерти матери в 1850-м году, получив наследство, провел в России безвыездно 6 лет.

Но и любовью к Европе и «европейскими вкусами» также не объяснишь многолетнего пребывания Тургенева за пределами России. Восклицания «панаевского Тургенева»: «Нет, я в душе европеец, мои требования от жизни тоже европейские», — в такой же степени карикатурны, как и его стремление «убежать от русского читателя».

На самом деле все было гораздо сложнее; это был запутанный узел, центром которого была неодолимая страсть к Полине Виардо, а также возникшая впоследствии привязанность к ее семейству.

«Мне здесь очень хорошо; я с людьми, которых люблю душевно, — и которые меня любят» (Тургенев — Толстому из Куртавнеля, сентябрь 1856).

Но как кажется, еще одним фактором, уводившим Тургенева из России, был царивший в ней полицейский режим, всевластие государственного аппарата при бесправии народа, даже на уровне помещичьего класса. Лев Толстой, отвернувшийся от социальных вопросов в сторону вопросов нравственных, испытал на себе произвол властей во время обыска в Ясной Поляне (1862-й год). Тургенев от социальных вопросов в своих книгах не уходил, жил ими, и получил «грозное предупреждение» сразу по выходе его антикрепостнических «Записок охотника»