Три века Яна Амоса Коменского - [74]

Коменский благодарит и выражает надежду, что отныне ученики будут заниматься с еще большим усердием.

Весть о представлении быстро расходится по всей округе. Приходят письма от родителей, чтобы их заранее предупредили, когда будут последующие представления. Теперь аудитория уже не может вместить всех желающих, приходится играть под открытым небом на школьном дворе. Успех возрастает с каждым новым представлением. На предпоследнее представление (в нем действующие лица обсуждают нравственные проблемы) съезжаются уже все и отовсюду — вельможи, магнаты, предпочитающие обычно не вылезать из своих поместий, дворяне, лица, занимающие общественные посты, члены магистрата, чиновники, даже Ян Толнай счел достойным для себя присутствовать на нем. Представление снова проходит с большим успехом и выливается в торжественное чествование Коменского...

В мае возвращается княгиня Сузана. Она хочет, чтобы прощальное представление состоялось во дворе замка. Коменский и артисты готовятся к нему с особенным волнением — все прекрасно понимают значение этого дня. В распоряжении артистов целый месяц. Они готовят заключительную сцену, где появляется египетский фараон Птоломей со свитой и где в общей беседе говорится об огромном значении Пансофии. Все свободное время отдается репетициям. Но никто не устает, никто не жалуется, ученики готовы работать день и ночь.

Наконец наступает 1 июля. Ясный солнечный день как бы предвещает удачу. Задолго до назначенного часа двор замка заполнен зрителями. Сюда съехались все, кто мог попасть на это представление. Подмостки, заменяющие сцену, установлены почти в центре замкового двора. Ближе к ним сидят вельможи, богатые магнаты, знатные дворяне, затем священники, важные городские чиновники, уважаемые в городе лица, еще дальше — студенты, ученики старших классов. Но вот под центральной аркой крытой галереи появляется княгиня со свитой. Можно начинать... И снова необыкновенный успех, да еще более громкий, нежели прежние! И снова — и на этот раз при благосклонном участии княгини и всего двора — торжественное чествование Коменского...

Когда оно завершается, советники княгини по ее поручению уговаривают Коменского остаться в Венгрии. Но Ян Амос непреклонен. Он считает себя свободным, ибо все последние условия княгини им выполнены. Полная сценическая обработка «Двери языков» закончена, переписана набело для печати и передается княгине, как она и пожелала. Новое сочинение он назвал «Школа — игра, или Живая энциклопедия». Он надеется, говорит Ян Амос, что оно с пользой послужит учащейся молодежи в Венгрии. Перед уходом Коменский просит господ советников послезавтра пожаловать на его прощальную речь...

Выйдя из замка, Коменский оказался во внутреннем дворе. Двор был пуст, слуги успели убрать скамейки, подмести мусор, и только пустые подмостки напоминали о том, что полтора часа назад здесь гремели аплодисменты, раздавались восторженные речи. Все проходит — труды, поражения, праздники, победы... Что же остается? Лишь только то, что живет в сердцах и памяти людей. И тогда содеянное не умирает, а передается от одного к другому и какими-то неведомыми путями переходит к последующим поколениям, воплощается в их стремлениях и делах. Если бы было не так, жизнь человеческая лишилась бы смысла. Культура не могла бы существовать.

Что же оставляет он в Венгрии? Полностью осуществить свой проект пансофической школы ему не удалось: шарош-патакская школа ныне имеет один подготовительный и пять последующих классов вместо семи. И все же школа действует. Остается традиция, ученики, учителя, которые шли за ним, хотя их было и немного. Какую-то искру заронил он и в сердца родителей, чьи дети учились в его школе.

Оказавшись за воротами замка, Коменский пошел не в сторону города, где при школе была его квартира, а налево к реке, которая с трех сторон плавно огибала замок. Ему хотелось побыть одному, проститься с местами, где совершал далекие прогулки, любуясь цветущей природой, напоминавшей Моравию, где встречал крестьян, наблюдал за их работой в поле.

Небольшая быстрая река, берущая начало в горах, сверкала на солнце. Ее чистая голубизна отражала небо, по поверхности медленно скользили тени облаков. Коменский перешел через деревянный мостик и углубился в поле. Тропинка, поднимаясь все выше, привела Яна Амоса на холм. Он оказался в буковой роще, где, сидя под деревом, любил в летние дни читать и писать. Здесь под легким ветерком шелестела листва, и, казалось, ничего в мире не существует, кроме зеленеющих внизу полей, высокого синего неба и солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву. Как награду за самоотверженный труд и искреннее желание добра и счастья венгерской земле и народу, живущему на ней, воспринимал Коменский этот дивный день, вместивший в себя торжество его идей, тепло благородных сердец и незабываемые минуты единения с вечной прекрасной природой...

Свои чувства к Венгрии и венгерскому народу Коменский выразил в небольшом трактате «Счастье народа», над которым он работал последнее время. Наброски уже готовы, осталось связать их воедино, снова пройтись пером по всей вещи в целом. Он это сделает уже в Лешно. Он хочет надеяться, что, будучи изданным, трактат окажет воздействие на правителей и мысли, высказанные им, станут достоянием многих государственных и ученых мужей, священников, проповедников, учителей и той просвещенной части дворянства, которая понимает нужды народа и стремится к облегчению его участи. Овладев многими людьми, идеи трактата, может быть, будут оказывать влияние и на ход событий. А Венгрия нуждается в глубоких переменах. Ее плодородные земли почти безлюдны, крестьяне пребывают в оковах рабства, трудятся из-под палки. Они не умеют, да и не хотят, правильно ухаживать за полями, ибо земля принадлежит не им. Господа же не заботятся ни о культуре земледелия, ни о развитии ремесел, ни о воспитании молодежи. Нужда, голод, болезни опустошают этот край, который мог бы быть счастливым. Невежество и эгоизм власть имущих губят многострадальный народ.