Три века Яна Амоса Коменского - [54]

Во вторую встречу канцлер начинает сразу о деле. Без обиняков предлагает он Коменскому возглавить переустройство школ в Шведском королевстве. Регенты королевства избрали для этой цели его, Яна Амоса Коменского, торжественно заявляет Оксеншёрна. Дал свое согласие и епископ.

— Но это так неожиданно, — отвечает Ян Амос.

— Твои дидактические правила прекрасно обоснованы, — продолжает Оксеншёрна, — а учебники твои выше всяких похвал.

— Но без разрешения общины я ничего не могу обещать.

— Разрешение мы получим, — парирует Оксеншёрна.

— Но я обещал свое сотрудничество в Англии, как только там обстановка станет спокойнее.

Канцлер чуть усмехается:

— Там еще лет десять не будет покоя.

Коменский раздумывает. Оксеншёрна, слегка подняв брови, ждет. Ян Амос говорит, что он должен откровенно высказать свои опасения.

— Конечно, — кивает головой канцлер, — конечно.

— Ясновельможный господин, взять на себя преобразование школ всего королевства для иностранца — дело опасное, чреватое завистью. Лучше вот что: пусть будет выбран из вашего народа один или несколько человек, которые несли бы это бремя на своих плечах. Я же обещаю, что буду делиться всем, что уже найдено и что будет дано найти в этой области в результате размышлений.

— Значит, все-таки ты к нам придешь, чтобы быть с нами! — восклицает Оксеншёрна. — Пожалуй, будет разумно, — добавляет он, — если ты сосредоточишь свои силы на дидактических сочинениях. Я говорю о новых учебниках. Без них мы не тронемся с места.

Разговор продолжался до обеда. Канцлер неохотно отпускает Коменского, уславливаясь с ним о продолжении беседы утром следующего дня.

Оставшись один, Коменский подводит первые итоги. Ясно, что идея Пансофии чужда этому политику. Улучшение нравов, объединение людей с помощью знания кажутся ему химерой. Убедить его в обратном, по-видимому, невозможно. А отказаться от сотрудничества со шведами Ян Амос не имеет права: на помощь шведов рассчитывает община, а после победы над Габсбургами они смогут оказать влияние на решение чешского вопроса. Да, согласившись на предложение Оксеншёрны, он поступил правильно.

Утром все повторяется: Аксель Оксеншёрна рассыпается в любезностях, хотя его проницательные глаза, как всегда, остаются холодноватыми.

— Итак, в главном мы договорились, — резюмирует канцлер. Он делает паузу и уже другим, доверительным тоном продолжает: — Меня просил де Геер уговорить тебя переехать к нам, он готов на свои средства содержать ученых мужей, которых ты привезешь с собой. И он заслуживает похвалы за то, что, как примерный гражданин (ибо получил у нас дворянство), жаждет для своей второй родины той славы, которую может принести новая деятельность. Пламя, которое ты зажжешь, должно разгореться. От нас пойдет свет, который охватит Европу. Но я, уважая твои обстоятельства, напишу де Гееру, чтобы он больше не настаивал. Но прошу тебя, поселись недалеко от нас, переезжай жить в Пруссию или Померанию, дабы мы могли призвать тебя всегда, когда это будет нужно.

К такому предложению Коменский готов. Он называет Торунь, Гданьск. Канцлер рекомендует Эльблонг: этот польский город, где живет и много немцев, пока принадлежит Швеции.

— Это очаровательное, спокойное, подходящее для твоих занятий место, — продолжает он, — в магистрате большинство мужи ученые, тебе не будет недоставать их благосклонности. В религии они беспристрастны.

Что ж, у Коменского нет возражений против Эльблонга. Оксеншёрна удовлетворен. И теперь, когда деловые вопросы решены, Оксеншёрна предлагает продолжить разговор о Пансофии. Вещь эта очень серьезная, говорит канцлер, ибо он, как и Коменский, полагает, что лишь в условиях мира возможно торжество добра и справедливости. Но наступит ли время, когда не будет борьбы и противоречий?

— Мне кажется, — говорит Оксеншёрна, стараясь по выражению лица Яна Амоса проникнуть в его мысли, — что ты веришь в какой-то просвещенный, благочестивый, миролюбивый и, как говорят, золотой век. Это так?

— Да, так, ясновельможный господин, — отвечает Коменский, — верую.

— Умоляю тебя, как человека ученого и богослова, скажи мне, ты говоришь серьезно или шутишь?

— Будь проклят тот, кто бы посмел в таком важном деле шутить. — Коменский произносит каждое слово спокойно и твердо.

— Мы, сидящие у кормила событий, — говорит Оксеншёрна,— наблюдаем ежедневно, как легко и по сколь ничтожным причинам возникают споры, а возникнув, как нелегко они улаживаются. Следовательно, ныне, когда все на свете находится в крайнем противоречии, откуда у тебя надежда на столь всеобъемлющее примирение? Власть имущие добровольно не откажутся от своих прав и борьбы. Поэтому Пансофия не может принести мир. Его возможно лишь завоевать, да и то весьма далекий от золотого века!

— И все-таки, — отвечает Ян Амос, — человечество, сколько себя помнит, искало и другой путь. Путь братства и единения. Во все времена находились люди, которые вступали на него и вели за собой других. Их призыв всегда находил отклик, ибо в человеческой душе живут идеи справедливости и милосердия, иначе как могли бы люди отличать добро от зла? И чем иначе объяснить, что, пройдя через многие войны, люди еще сохранили человеческий облик? Но семена добра в человеческой душе надо оберегать, взращивать. Этой способностью обладает знание, обогащающее душу и разум, так как приобщает человека к тайнам бытия, приближает к постижению смысла существования.