Три века Яна Амоса Коменского - [53]

Оксеншёрна начинает разговор о книгах Коменского. Он читал не только «Открытую дверь языков», но и «Физику» («превосходный, единственный в своем роде учебник»), и затем «Предвестник Пансофии». Эта книга, заявляет канцлер, свидетельство благородного направления мыслей и всеобъемлющих знаний автора. Лично он, Аксель Оксеншёрна, прочитал ее с большим удовольствием. Ян Амос благодарит за столь щедрую похвалу его скромных трудов. Но, как и следует из названия, добавляет он, «Предвестник Пансофии» действительно всего лишь предвестник. А он мечтает о Пансофии полной. Какую великую роль она смогла бы сыграть в объединении народов, в утверждении разума и справедливости в отношениях между людьми и странами! С увлечением Коменский раскрывает свой замысел, говорит о том, что сделано, о накопленных материалах, о написанных главах. Эту работу необходимо продолжить. Если бы ему дали двух-трех толковых помощников, то, может быть, через три-четыре года он смог бы в первом приближении завершить начатое. Не следует забывать, что работа эта и после первого издания Пансофии будет продолжаться, привлекая к себе все новые силы, ибо бесконечно познание, открывающее все новые тайны природы. Успехи науки прибавляют блага, дарованные природой, несказанно приумножают всеобщее достояние человечества.

Канцлер кивает головой. Ему понятен благородный энтузиазм Коменского. Однако он политик, обязанный думать о близкой, конкретной пользе для государства.

— Война в Европе подходит к концу, — вещает Оксеншёрна, расхаживая по комнате. — После возобновления нашего союза с Францией ее войска начали активные военные действия. Франция сумела привлечь к войне против Фердинанда Голландию, Мантую, Савойю, Венецию. В Каталонии и Португалии, как вы знаете, произошло восстание против испанских Габсбургов. Но это еще не все. Продолжая политику своего предшественника Бетлена Габора, правитель Трансильвании Георгий Ракоци,[111] наш верный союзник, уже объявил войну Фердинанду. В Северной Германии и на Рейне наши шведские войска под командованием победоносных генералов Банера и Торстенсона наносят сокрушительные удары имперским армиям.

Да, война, по существу, проиграна Габсбургами, — продолжает канцлер, — недалек час, когда Швеция утвердится на Балтике, получит новые территории в Померании, новые города. Мы будем контролировать устья великих немецких рек Одера, Везера, Эльбы и, следовательно, распоряжаться всей торговлей севера и запада Европы. Но мы не собираемся, подобно Габсбургам, узурпировать власть, — спохватился Оксеншёрна. — Мы за свободное развитие государств! Могущественная Швеция станет оплотом мирного развития и равновесия в Европе. Чтобы нести свою миссию в мир, нам нужны не только крепости и корабли, но и образованные люди, совершенные школы, реформированные и построенные по твоим проектам, Ян Амос! Не Пансофия с ее безбрежными устремлениями, а школы с реальной программой. — Аксель Оксеншёрна остановился возле Коменского и устремил на него твердый взгляд.

— Господин канцлер, — ответил Ян Амос, выдержав этот взгляд, — обрисовав картину послевоенной Европы, вы ничего не сказали о моей несчастной родине. А она на грани полного уничтожения. Неужели, первой начав войну с Габсбургами, самоотверженно сражаясь вот уже двадцать третий год, понеся в этой войне неслыханные жертвы, народ чешский не заслужил свободы и справедливого решения своей судьбы?

— О, разумеется, заслужил! Коалиция держав, которая сбросит иго Габсбургов, вернет Чехии самостоятельность, свободу вероисповедания и все былые привилегии ее сословий. Народ чешский сам решит свою судьбу. Твою тревогу я понимаю и разделяю. Могу заявить со всей искренностью, что я, так же как и господин де Геер, сочувствую чехам, которые более всех других пострадали от тирании Габсбургов. Швеция знает и помнит о тяжелой участи изгнанников, близких нам по духу чешских братьев. Ныне мы намерены оказывать им помощь в больших, чем прежде, размерах.

Коменский молча слушает. Он прекрасно понимает, о чем здесь не говорится прямо, но что имеется в виду. Помощь общине будет не в малой степени зависеть и от его позиции, от его сговорчивости. Если он согласится на условия шведов, займется тем, что их интересует, то и Оксеншёрна, и де Геер будут добрее к чешским изгнанникам. Что ж, он потому и принял предложение шведов, что они воюют против Габсбургов и могут помочь чехам — сейчас и в будущем. И все-таки надо постараться убедить Оксеншёрну, что Пансофия — не пустая мечта, что работа над ней принесет и Швеции, и всему человечеству реальную пользу.

— Я убежден, — продолжает Оксеншёрна, — что существующие школы никуда не годятся. В методах обучения есть что-то насильственное, однако в чем причина и каким способом ее можно устранить, я не знаю. Всюду, где я бывал, я обсуждал с учеными этот вопрос, но никто не мог рассеять мои сомнения. В конце концов мне называют Вольфганга Ратке. — Канцлер останавливается возле Коменского и закладывает руки за спину. — Я разыскал этого ученого. И что же? Он предлагает мне прочитать том своих «Наблюдений». Я это сделал, и мне показалось, что пороки школ он вскрывает в общем хорошо, но средства, которые он предлагает для их устранения, меня не удовлетворили, твои совсем иного сорта — они соответствуют всем требованиям в этой области... — Канцлер прерывает себя, взглядывает на часы, спохватывается, приносит извинения: у него неотложные дела. Он провожает Коменского до дверей и назначает встречу на завтра.