Три века российской полиции - [6]
Как сообщалось в одном из документов, осенью 1614 г. в Щелонской пятине осталась неубранной рожь, поскольку крестьяне в буквальном смысле слова были вынуждены бегать от разбойников по лесам, да и посланные в те края дворяне сообщали, что «мы, государь, холопи твои, от воров едва утекли…»[15].[16]
В приграничных регионах значительный уровень преступности обусловливался тем, что сравнительно легко можно было укрыться в сопредельной стране. За рубеж уходили убийцы, грабители, разбойники, тати. Из многих уникальных изданий, подготовленных Императорским обществом истории и древностей российских, выберем лишь одно: «Дела Тайного приказа». На страницах 444 и 445 четвертого тома приведен список перебежчиков за 1648–1651 гг. на свейскую (шведскую) сторону. Первым значится Михайло Норкин из Ефагала Лавтивского конца, убийца. Следующий — Сидорко Ермолаев, тоже убийца, затем идут церковный тать, просто вор, опять убийца и т. д. и т. д. Перечисляются бежавшие в «свейскую сторону» тати и разбойники: «снесли с собою на 70 рублев живота» своего хозяина; «свели кобылу буру, да платья на 4 рубли»; «живот пограбили»…[17].[18]
Страж в Кремле, XVII в.
Известны случаи, когда российские подданные налаживали за границей выпуск фальшивых денег, что, как известно, во все времена и во всех государствах преследовалось с особой жестокостью. В 1634 г. в Корельской земле было раскрыто «гнездо фальшивых монетчиков» (тогда это была шведская территория, и сыск был проведен, скорее всего, не без содействия властей сопредельного государства). Случаев подделки денег вскрывалось много и в самой России. Именно поэтому первый Романов был вынужден отменить свое же гуманное решение о замене мучительной смертной казни путем залития горла расплавленным металлом (что предусматривалось Соборным уложением 1649 г.) «торговой казнью» (битье фальшивомонетчиков кнутом на торговой площади и лишение права заниматься торговлей). Царь рассчитывал, «что они от такого воровства уймутся», однако надежды не оправдались: «Но те воры нашей государской милости к себе не узнали, таких воров теперь умножилось, и от их многого воровства, по поклепным воровским оговорам, многие простые невинные люди пострадали»[19].
Иностранцы, посещавшие Россию в те времена, обращали внимание на размах таких преступлений, как разбои и убийства. Вот что сообщалось в записках голландских резидентов, приезжавших в Россию. По дороге из Нарвы в Псков лежал лес протяженностью более десяти миль, «в котором ежедневно умерщвляются, замучиваются и грабятся по несколько человек русскими, которые приходят сюда…». В целях безопасности этот лес предстояло преодолеть за один день, причем для охраны свиты, достигавшей 150 человек, было выделено пять кавалерийских подразделений и три роты пехоты. Подобные меры не считались чрезмерными, поскольку «на этой самой неделе (разбойники. — Авт.) захватили <…> четырех рейтаров, посланных военачальником с письмами. Они связали им руки на спину, отрубили им головы, а двум слугам этих рейтаров велели бросить между собою жребий, кому из них придется отрубить голову другому»[20]. Олеарий, побывавший в России в 30-е годы XVII в., писал, что во время путешествия наблюдал плывущие по реке трупы жертв разбойников. В Москве же «не проходило ночи, чтобы наутро не оказалось несколько мертвых на улицах». Число преступлений особенно возрастало в праздничные дни[21]. Богослов, сторонник идеи «славянского единства» Юрий Крижанич, хорват по национальности, восклицал: «Несть диво, что на Москве есть так много воров и разбоев и людоморства, н о паче есть диво, како еще люди праведны могут на Москве жить»[22]. Подобные оценки давали и наши соотечественники. Г. Котошихин в книге «О России в царствование Алексея Михайловича» пишет: «А московских людей натура не богобоязливая, с мужеска полу и женска по улицам грабят платье и убивают до смерти; и сыщется того дня, как бывает царю погребение, мертвых людей, убитых и зарезанных, больше ста человек»[23].
Челобитная шуйского иконописца Василия Иванова на иконника Луку Дьяконова; 1625 г.
Царю Государю и Великому Князю Михаилу Феодоровичу всея Русии бьет челом и являет слуг твой Государев, города Шуи Троецкой дворник Сергиева монастыря Васька, Иванов сын, иконник; — в нынешнем, Государь, 131 году, в Сборное Воскресенье збежал, Государь, от меня ученик мой Луканька, Степанов сын, Дьяконов, а снес у меня живота моего 6 рублев с полтиною денег, да красок на полтора рубли, да золота сусального и серебра на три рубли, да кафтан шубной, да зипун сермяжной, да шапку синю, сукно настрафильно с пухом, да сапоги, да штаны сермяжные. Царь Государь, смилуйся, пожалуй вели мое челобитье и явку записать.
На обороте столбца написано:
«Дана явка Марта в 12 день нынешнего 131 году».
(Старинные акты… — С. 40.)
Наказание батогами в XVI в.
«Дома богатых московских вельмож всегда изобиловали вольнонаемной прислугой и холопами; число последних, благодаря постоянным войнам, увеличивалось без конца пленными. Их было такое множество, что, по словам Павла Алеппского, после войны с Польшей польские пленники продавались в Москве по полтиннику, не говоря уж о крымских татарах, которых постоянно приводили на продажу русские отряды, всегда находящиеся на стороже против них в степях. Эти невольники получали от своих господ крайне скудное содержание, потому были принуждены сами изыскивать себе пропитание. Вследствие этого, по словам современников, в Москве постоянно происходили самые страшные убийства и грабежи. Наглость грабителей простиралась до того, что во время пребывания в Москве Олеария там среди белого дня сделано было нападение с целью грабежа на царского врача: он был бы убит, если бы это не случилось у ворот одного боярина, его пациента, который, нуждаясь во враче, счел нужным отбить его у разбойников. Это был исключительный случай, так как обыкновенно обыватели Москвы не считали нужным выходить ночью на крики о помощи. Так, в то же время был убит в Москве на одной из многолюдных улиц гофмейстер шведского посланника, возвращавшийся от своего хорошего приятеля под вечер; он громко звал на помощь, но никто не вышел из дому. Его окровавленная одежда продавалась на другой день на рынке. Иностранцы приводят огромный перечень и других злодейств, совершенных в то время в Москве, и на основании их показаний можно смело сказать, что в ней не было ни одного иностранного посольства, которое вследствие этого не лишилось бы нескольких своих членов. На улице Белокаменной было не в диковинку наткнуться на труп зарезанного и обобранного обывателя, который обыкновенно отправляли для установления личности убитого в Земский приказ, ведавший московских жителей в полицейском отношении. Поэтому если у кого-нибудь пропадал родственник, то он шел в этот приказ посмотреть, не дожидается ли там погребения пропавший…»
