Три Шарлотты - [2]

Проворно шагая домой, она размышляла о том, что вообще терпеть не может так проводить время что называется не проводить, а возмутительно тратить время. Бекки Шефер отвезла прочих гостей в своем электрическом автомобиле. Но в Лотти вдруг поднялось отвращение к сияющей лаком коробке, и она предпочла пойти пешком хотя и понимала, что из-за этого опоздает домой.

– Нервы? – спросила Бекки Шефер, втискивая тучное тело на место водителя.

– Хочу глотнуть немного воздуха, – ответила не совсем искренне Лотти и вздохнула полной грудью. Автомобиль гордо тронулся. Сквозь него в зеркальные окна виднелись плечи, обтянутые безукоризненными костюмами, белые перчатки, яркие шляпы. Лотти в прощальном приветствии высоко подняла руку, ладонью наружу Лакированный экипаж бесшумно промчался мимо, прошуршал на повороте и исчез.

Итак, она размашисто шагает сквозь предвечерний туман. Проказливый мартовский ветер раздувает ее юбки – нет, юбку: дело происходит в 1916 году и дамы уже не признают нижних юбок. Ветер доносит до нее запах рыбы – это озеро Мичиган в марте, навоза – это бойни, и запах дыма – это гарь от пригородных поездов и миллиона труб, и все эти запахи образуют благовонную смесь, истинный фимиам для ее чикагского носа.

Быстро несется она, и отчетливые, хотя и бессвязные мысли мелькают в ее голове:

«Как мы лгали сегодня друг другу! Впрочем, пожалуй, раз или два мы были даже ближе к правде, чем хотелось бы… Бекки жестокая… Ну вот, конечно я все-таки забыла взять у Силии рецепт этого кекса… Ноги Бек… Никогда таких не видала… Брр… чудовищные ноги… Следовало бы запретить надевать серые чулки на такие толстые ноги. Казалось, они заполнили всю комнату… Чудесный закат! Хорошо бы пойти к озеру на минутку… Нет, не стоит, ведь у нас гости к обеду… Почему-то вечно называют Чикаго уродом, а на самом деле он… Завтра, пожалуй, будет хорошая погода. Можно будет пойти в город поискать голубой саржи… или лучше трикотина. Интересно, согласится ли мама пойти… Надеюсь, на этот раз…»

Здесь Лотти опять глубоко вздохнула. Она была уверена, что мать захочет пойти, она почти всегда соглашалась.

Итак, мы бодро шагаем рядом с Лотти, оставив где-то позади тетю Шарлотту – задумчивую фигуру, облаченную в черный шелк. Мы склонны раздражаться при виде таких черных фигур, совершенно забывая, что когда-то и они были стройными и оживленными белыми фигурками в кринолинах, которые иногда коварно приподнимались сзади, открывая нескромным взглядам изрядный кусок гофрированных панталончиков.

Шарлотте Трифт исполнилось восемнадцать, когда началась междоусобная война. Сохранился поистине великолепный ее портрет тех времен в костюме для верховой езды. На ней небольшая шляпа с пером, и вы невольно удивляетесь, как умудрялась она в такой юбке сидеть на лошади. По фотографии нельзя определить, какого цвета было перо, но вы, конечно, можете пофантазировать, Во всяком случае, это перо ослепительное, и его конец ласкает плечо барышни. Одной ручкой она приподняла свою широченную юбку (о, только чуть-чуть!), а в другой небрежно держит розу. Молодое личико так серьезно, что кажется почти строгим. Может быть, такой вид придают ей брови, слишком густые и черные для женщины. И все же от ее лица исходит сияние, юная фигура наполнена жизнью и движением. Эта карточка до сих пор спрятана у тети Шарлотты. Иногда, когда на тетушку находит фантазия сделать уборку, она натыкается на нее в картонной коробке, зарытой на дне старого комода. Тогда она берет карточку в руки и долго смотрит па нее странным, отсутствующим взглядом, как будто это фотография другого человека. Таким же взглядом смотрят се старческие глаза на мир – безличным, далеким взглядом. Словно в семьдесят четыре года над нею уже не властны чувства, воспоминания, люди, события, Далекая, недоступная, неуязвимая, она их видит, взвешивает и судит с бесстрастием древнего идола.

Уже пятьдесят пять лет желтела фотография девушки с осиной талией, в пышном верховом костюме, когда ее внучатая племянница, Чарли Кемп, появилась перед ней в соответствующем наряде двадцатого столетия: безрукавка чуть пониже бедер и широчайшие, но туго схваченные у колен бриджи. Тетя Шарлотта сказала:

– Так вот, значит, к чему мы пришли…

Вам почти могло показаться, что вы слышите, как ее старый, но живой ум проходит далекий путь к тому другому, юному существу с пером и розой и маленькой ножкой, так застенчиво выглядывающей из-под длинного платья.

– Вам не нравится?

Похлопывая стеком по блестящим желтым сапогам, Чарли окинула взглядом свою тоненькую фигурку – такая манера поведения казалась ей вполне естественной.

Не то улыбаясь, не то хмурясь, тетя Шарлотта подобрала свои сморщенные губы – их мускулы давно потеряли свою эластичность.

– По правде сказать, наряд довольно комичный. И безобразный! Но ты, Чарли, не кажешься в нем ни безобразной, ни комичной. Ты в нем похожа на хорошенького, стройного мальчика.

В ее глазах прыгал ласковый насмешливый огонек. Глаза эти видели теперь хуже, чем раньше: к ним подбиралась катаракта. Но они казались яркими и пронизывающими благодаря густым нависшим бровям, которые, по какому-то капризу природы, не поддались годам, наложившим свою неумолимую печать на се волосы, щеки, губы, кожу. Брови остались черными как уголь и придавали ее лицу мрачноватый и скептический, почти хищный оттенок.