Три секунды - [94]

Рюден медленно кивнул, он все слышал и понял, но предложил другое решение.

— Я готов. Но есть один полицейский комиссар, который знает Аспсос лучше меня. Он работал в этом округе, когда тюрьму только строили. Бывает здесь регулярно. Засадил сюда множество уголовников, приезжает для допросов. Великолепный следователь.

— Кто?

— Комиссар городской полиции Стокгольма. Эверт Гренс.

* * *

Каждое слово было отлично слышно, серебристый приемник работал хорошо. А другого Хоффманн и не ждал.

— Кто?

Он немного поправил приемник, нажал указательным пальцем на тонкий металлический диск, поглубже вдавливая наушник в слуховой проход.

— Комиссар городской полиции Стокгольма Эверт Гренс.

Голоса звучали так отчетливо, словно говорившие держали передатчик и старались говорить прямо в него.

Пит ждал у окна.

Они стояли возле низких железных перил, может быть, даже немного отклонившись назад.

На балконе что-то происходит.

Отчетливый скрежет — сначала металлическое оружие задело деревянную опору, потом легло тяжелое тело.

— Тысяча пятьсот три метра.

— Тысяча пятьсот три метра. Я правильно понял?

— Да.

— Слишком далеко. У нас нет снаряжения для такого расстояния. Видеть мы его видим. А достать не сможем.

* * *

Машина еле двигалась.

Изматывающе плотный утренний поток транспорта полз по обоим рядам Кларастрандследен.

Какой-то рассерженный человек вышел из тащившегося впереди автобуса и в одиночестве зашагал по обочине забитой транспортом дороги, с довольным видом проходя мимо раскаленных машин; он, должно быть, добрался до шоссе Е 4 гораздо быстрее своих оставшихся в автобусе попутчиков. Гренс подавил в себе желание погудеть идиоту, прущемуся по проезжей части, или даже сердито ткнуть ему в нос табличку «Полиция». Ладно уж. Если прогулка по жаре и скверному воздуху вдоль приросших друг к другу автомобилей позволит человеку не лупить по приборной доске и не пугать соседей по пробке, то пусть себе гуляет.

Гренс провел пальцем по смятой карте, лежащей на пассажирском сиденье.

Он решился. Он ехал к ней.

Через пару километров он остановится перед всегда открытыми воротами Северного кладбища, выйдет из машины, отыщет ее надгробие и скажет ей что-нибудь похожее на «прощай».

Мобильный телефон лежал под картой.

Гренс не вытащил его после первых трех сигналов, однако аппарат и не думал замолкать.

Дежурный.

— Эверт?

— Да.

— Вы где?

Знакомые интонации. Гренс начал соображать, как выбраться из окаменевшей пробки. Когда у дежурного такой голос, помощь нужна сию минуту.

— На Кларастрандследен. Еду на север.

— Вам приказано явиться.

— Когда?

— Срочно.

Эверт Гренс не любил менять планы.

Он любил, когда все идет своим чередом, любил заканчивать начатое, поэтому ему трудно было менять направление, когда он наконец собрался поехать.

Поэтому комиссар должен был бы вздохнуть, может быть — немного поупираться… Но он почувствовал — облегчение.

Ему не нужно ехать туда. Не нужно ехать прямо сейчас.

— Погодите.

Гренс помигал, высунулся на встречную полосу, собираясь развернуться через сплошную белую линию. Истерично засигналили еле успевшие затормозить водители. Гренсу надоели гудки, он опустил окно и выставил на крышу полицейскую мигалку.

Машины затихли. Водители съежились.

— Эверт?

— Я здесь.

— Это насчет Аспсосской тюрьмы. Вы знаете ее изнутри лучше, чем любой другой полицейский во всем лене. И вы нужны здесь, срочно, в качестве руководителя операции.

— Да?

— Положение очень серьезное.

Йон Эдвардсон стоял посреди красивейшего кладбища, раскинувшегося возле Аспсосской церкви. Двадцать минут назад он спустился с колокольни, оставив снайперов, которые уже дважды видели Хоффманна и заложников. Группа захвата могла вмешаться в любой момент, им нужно всего несколько секунд, чтобы взломать дверь или крышу и обезоружить террориста. Но пока заложники живы, он останется невредим, спецназ не станет рисковать.

Он огляделся.

Кладбище охранял патруль из Уппсальского полицейского округа, на обнесенной сине-белой лентой территории не было ни скорбящих, ни священника, ни церковного сторожа. Две машины прислали из Арланды, еще две — из Стокгольма, он поставил по одной к каждому углу тюремной бетонной стены. Сейчас в его распоряжении были четверо полицейских из Аспсосского округа, столько же — из Уппсалы, Арланды и Стокгольма; вскоре прибыли двенадцать остальных спецназовцев. Теперь на месте находились в общей сложности тридцать семь полицейских, готовых вести наблюдение, защищать, идти на приступ.

Йон Эдвардсон был напряжен. Он стоял на кладбище, изучая серую стену. Тревога, царившая за этой стеной, терзала душу и раздражала, он не мог понять, откуда она взялась, во всей ситуации было что-то… что-то неправильное.

Хоффманн.

Тот, кто стоял там, угрожая убивать заложников, вел себя очень странно.

За последние десять лет в шведских тюрьмах случалось по три-четыре случая захвата заложников в год; Эдвардсон помнил все эти случаи. Каждый раз на месте был спецназ, каждый раз — один и тот же предсказуемый сценарий. Однажды некий заключенный каким-то образом добыл самодельную брагу и крепко напился, потом проникся мыслью, что его оскорбляют и обходятся с ним несправедливо, и в первую очередь в том повинен женский персонал. Опьянение прекрасно подпитывает манию величия. Заключенный почувствовал себя способным на многое, сделался неуправляемым и захватил в заложники двадцатиоднолетнюю женщину (она заменяла находившегося в отпуске надзирателя), приставив ей к горлу ржавую отвертку. Потом была тревога, две дюжины прошедших специальное обучение полицейских со снайперскими винтовками, а решило все время. Через несколько часов бормотуха выветрилась из головы, похмельный страдалец с трудом, но сообразил, как на самом деле обстоят дела, и сдался полиции. Единственным результатом его бунта стали еще шесть лет, добавленные к прежнему сроку, и требование судьи сократить количество побывок домой.