Три рассказа - [5]

Что говорить, Хеллен ужасно привлекательна, но вычленил ее из компании я по иному признаку - славянскому. Признаюсь в моей слабости. Хоть в этих делах я - космополит, и в небольшой моей женской коллекции - представители разных племен, но славянки обладают для меня каким-то особым магнетизмом. Не уверен что сексуальным, хотя в конце концов сводится к сексу. Особенно здесь, в Америке, где славянок - днем с огнем. А не переехать ли мне в Чикаго? Нашлись общие темы, нам обоим более близкие, чем алкоголизм и инцест среди аборигенов - Пушкин и Мицкевич, генерал Ярузельский и маршал Пилсудский, Окуджава, Достоевский, Папа Римский, запрещать или не запрещать аборт. Вплоть до либерума вето, национального вклада Польши в развитие мировой демократии, хотя так далеко за ней никто и не последовал. Разве что Совет безопасности ООН - там каждый член обладает правом вето. Хеллен мне нравилась все больше, я не нашел иного способа это выразить, как поднять тост "Еще Польска не сгинела!", хотя имел в виду лично ее. По-видимому, мы были в одинаковой степени подпития и возбуждения - Хеллен тост-эвфемизм нисколько не смутил, нас это как-то даже сблизило.

Взяв по банке пива, спустились с ней к воде, от которой подванивало рыбной мертвечиной. Не помню кто первым пожаловался на одиночество среди американцев, а другой с ходу поддержал. Зато знаю точно, кто процитировал Анну Камиенскую: "бред невозможных возможностей" - я об этом поэте и слыхом не слыхивал. И относились эти слова не к политике и не к литературе, а каким-то образом нас лично касались. В самом деле, почему нет? Если обнаруживаешь вдруг такое редкое в нынешние времена крутого одиночества родство душ, то почему не тел? Пусть даже род инцеста - как между братом и сестрой? Кто еще может оценить юные прелести, как не старик, а я еще не старик.

К тому времени я уже поехал, мозги набекрень. От вечернего холода, от обильных возлияний или от нервного возбуждения, меня стало трясти, Хеллен взяла меня под руку, она тоже дрожала. Или мне показалось? Мы продолжали, перебивая друг друга, говорить на чужом нам обоим языке и не сразу расслышали, что нас зовут - барбекью закончился.

Сговорились встретиться завтра в галерее Майкла на Линколн-стрит и отправиться вдвоем к Медвежьему озеру: стояла такая шикарная осень, грех не воспользоваться. Потому что в сентябре здесь положено идти сплошным дождям, на эту тему много шуток, типа "Зато над тучами и туманами всегда солнце" либо "За один солнечный день мы платим месяцем непогоды", а резиновую обувь так и зовут - Sitka slippers, ситкинскими шлепанцами, и раздражение от невозможности выйти наружу поздней осенью и зимой называют не клаустрофобией, а cabin fever, комнатной лихорадкой.

А зима уже катит в глаза. На память об этой поездке, помимо индейской маски с зубным оскалом и вытекшим глазом, сувенирного тотема и юлу, эскимосского ножа, я увезу в Нью-Йорк приобретенную в галерее Майкла большую гуашь "Зима на Аляске", на которой, хоть и декоративно, но с натуральными подробностями изображена ебля - а что еще делать долгой, бесконечной, в полгода, зимней ночью на Аляске? Впасть в зимнюю спячку подобно медведю? Взвыть белугой? Есть анекдот про местного индейца, который обвиняется в убийстве, и судья его спрашивает: "Что вы делали в ночь с 1 октября на 31 марта?"

Проснулся ни свет ни заря и все никак не мог вспомнить - какого цвета у нее глаза, какой формы нос, какая прическа. Бред какой-то! Помню только груди под свитером - маленькие, округлые, девичьи. Да еще общий невзрослый, мальчишеский какой-то вид. И ни одной конкретности, кроме груди, до которой так хотелось дотронуться - все время ловил себя на этом естественном и беззаконном желании. Эмоция заслонила объект, на который направлена. Шел на свидание с незнакомкой с девичьей грудью и мальчиковой внешностью.

Явился немного раньше, покупателей ни одного, туристский сезон на исходе. Круизные пароходы, на которые вся надежда, возвращались на юг, минуя Ситку, а туристы с паромов как потенциальные покупатели - полная безнадега. От нечего делать Майкл развлекал меня, демонстрируя статуэтки из oosik, моржового хуя, которыми его снабжал искусник-эскимос. Моржово-хуевые (или хуево-моржовые, как ни двусмысленно прозвучит) скульптуры шли нарасхват, особенно у женщин - стоило только намекнуть, из чего сделаны. По тысяче долларов и больше. Единственное животное, член которого держится на кости, да еще таких солидных размеров - больше 25-ти инчей. Сами по себе либо с вставленной внутрь лампочкой, ооsiks тоже продаются, но это уже как sex toy. Что ни говори, экстраваганза.

За этим занятием нас и застала Хеллен: глаза серо-зеленые, нос короткий, волосы светлые, среднего роста, грудь, как я уже говорил, небольшая, девичья. Какое это имеет отношение к нашему с ней сюжету! Не описываю же я самого себя, и читателю все равно, какого я роста и какого цвета у меня глаза.

- Сколько же надо убить моржей ради туристских капризов, - поморщилась Хеллен.

- Думаете, не говорил ему? - стал оправдываться за автора Майкл. - А он в ответ, что моржей его родня на берегу Берингова пролива все равно традиционно истребляет, несмотря на запреты - ради мяса, кожи, бивней, ворвани. Моржовые хуи - побочный продукт этой древней, как мир, охоты. И заверил меня, что ни один морж не был убит ради его пениса.