Три путешествия - [31]
Франческа совсем было была готова, но в последний момент отказалась. И я тут немного помешала. Я сказала продавцам:
— Понимаете, у синьоры муж англичанин, и он «зеленый».
— Зеленый? — с почтительным ужасом спросили продавцы. Оказалось, что слова «зеленый» в таком значении они не знают.
— Да, он против того, чтобы убивали животных, сдирали с них шкуры и потом ходили в этих шкурах.
Продавцам шуб (а их была целая семья: отец, мать и молодая дочь) эта мысль показалась удивительной. Они задумались и приотступили. Впрочем, Франческа отказывалась не очень уверенно. Посмотрим, что будет в среду. За шапкой-то придется ехать.
Мы решили до времени спрятать эту избыточную (unnecessary — любимое слово Гавина. Увидев Венецию, он сказал: «The unnescessary mass of water!») шубу в доме у Франческиной мамы. Но расстаться с новым сокровищем Франческа уже не могла и в шубе поехала на занятия в университет.
— Скажу коллегам: вот как научились теперь делать подделки! Это экологический мех, а можно подумать, что настоящий. Ну совсем как настоящий, посмотрите! Смотрите, смотрите вблизи, щупайте: совсем как настоящий! Как будто не visonetto, a visone! Как будто не квазинорка, а норка!
На этом роковом слове — visone! — мы простились. Я села в автобус и вернулась в Алгеро. И с обычным восхищением смотрела на уже немного беспокойное море. Маге nostrum, Наше Море[11]. Это на его волнах носятся наши души. Моя уж точно.
— Все другое мы терпим, — сказала я моей душе, бредя по берегу, — но вот это, не правда ли, это наконец мы сами? Мы — это неистощимое расчисленное волнение вод и света, этой благосклонной синей глубины. Моря и сердца их.
На другом берегу этой божественной синевы, визави с нами, совсем неподалеку, ближе, чем Генуя, — Африка, Тунис. Северная Африка, римская земля. Там эти надгробья, изученные Великолепным. Их примета, как я узнала из его статей, — стих из Иова:
По этому стиху отличают надгробья первых христиан.
Лето святого Мартина подошло к концу. Приближается ливень. Ветер мистраль дует с севера, из Прованса.
Продолжение хроники. Печальная страница.
Я ошиблась. Ветер, дождь и холод оказались недолгими, всего на одну ночь. С утра лето святого Мартина — наше бабье лето, английское индейское лето — вернулось во всем блеске (в буквальном смысле слова: в не переносимом без темных очков блеске моря, неба, солнца), еще теплее и краше, чем прежде.
Мы подходили к дому Марии, Франческиной мамы. Я уже видела — снаружи — все дворцы в Алгеро, которые некогда принадлежали семье Франчески и в которых проходило ее детство. Теперь у них другие хозяева. От пятисот гектаров земли, которыми владел отец Франчески, у нее осталось десять. Лошадей давно нет. А какие были верховые лошади. На них охотились. Но охотились только мужчины. Франческу в холмы на охоту не брали, за что у нее до сих пор сохранилась обида. Остался один безымянный ослик, старый, как мир. Ходит в лугах и кормится исключительно дынями. Давно не рабочий. Кожа и кости.
— Как его зовут? — спросила я.
— Никак. Его никогда никак не звали. L´asinello. Ослик.
Недели три назад, ненастным вечером, на закате мы заехали на нашей грязнушке за кабачками, баклажанами, дынями и артишоками, которые ухоженными рядами растут на этих лугах, на этой особой, темно-красноватой земле. Артишоки пока не созрели. Всего остального мы набрали, и последних дынь («Как я люблю эти зимние дыни!» — воскликнула Франческа), и роз, которые все еще цветут в винограднике. У каждого ряда лоз по розовому кусту. А ослик ходил за нами и совершенно отчетливо куда-то нас звал. Наконец мы его послушали и пошли за ним. К двойному ряду эвкалиптов, ограждающих поле от ветра. Там, в луже, что-то светилось рыжеватым светом.
— О! — закричала Франческа. — Нет, нет! Сильвио! Сильвио! Ты умер?
В луже лежал веселый рыжий песик, который еще вчера так смешно бегал за нашей грязнушкой, скакал и лаял. Почти щенок. Сильвио его назвали назло Берлускони. Он умер совсем недавно. Наверное, напоследок пытался напиться.
Мы уезжали в зловещих сумерках. Что случилось с Сильвио, наверное, никогда уже не узнать. Завтра его похоронит Эзопо, Франческин арендатор.
— Прощай, Сильвио. Прощай навсегда.
А их плоть — и этого веселого Сильвио, и ничейного пса Чернышевского из моей Азаровки, который в конце сентября забился под дрова и умер, и плоть всех моих недолго живших котов — их плоть увидит ли своего Создателя? В отличие от нас, в них совсем нет лукавства. Я не перестаю удивляться их к нам благожелательности. И души их тоже носятся на волнах, как я заметила.
Но сейчас мы не в поместье, а в городе Алгеро, на улице Петрарки, которая выходит на набережную Данте, и подходим к дому Марии. В месте пересечения улицы Петрарки и набережной Данте море особенно хорошо. Гавин написал об этом стихи на английском языке. Он любит стоять на этом месте и, развернув на гранитном парапете свежую газету, наблюдать за морской живностью внизу, в прозрачнейших волнах и у круглых камней. Море Одиссея. Где-то неподалеку проплывал его корабль, и скалы, похожие на Гомеровы, совсем недалеко отсюда. Но стихи Гавина не об этом, а о «приюте для любознательности».
Приношение памяти: десять лет без В.В. Бибихина. Текст этой переписки существует благодаря Ольге Лебедевой. Это она соединила письма Владимира Вениаминовича, хранившиеся у меня, с моими письмами, хранившимися в их доме. Переписка продолжалась двенадцать лет, письма писались обыкновенно в летний сезон, с дачи на дачу, или во время разъездов. В городе мы обычно общались иначе. В долгих телефонных беседах обсуждали, как сказала наша общая знакомая, «все на свете и еще пару вопросов».Публикуя письма, я делаю в них небольшие купюры, отмеченные знаком […], и заменяю некоторые имена инициалами.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского.
«Миграции» — шестая книга известного прозаика и эссеиста Игоря Клеха (первая вышла в издательстве «Новое литературное обозрение» десять лет назад). В нее вошли путевые очерки, эссе и документальная проза, публиковавшиеся в географической («Гео», «Вокруг света»), толстожурнальной («Новый мир», «Октябрь») и массовой периодике на протяжении последних пятнадцати лет. Идейное содержание книги «Миграции»: метафизика оседлости и странствий; отталкивание и взаимопритяжение большого мира и маленьких мирков; города как одушевленные организмы с неким подобием психики; человеческая жизнь и отчет о ней как приключение.Тематика: географическая, землепроходческая и, в духе времени, туристическая.
Эта книга – социальный травелог, то есть попытка описать и объяснить то, что русскому путешественнику кажется непривычным, странным. Почему во Владивостоке не ценят советскую историю? Почему в Лондоне (да, в Лондоне, а не в Амстердаме!) на улицах еще недавно легально продавали наркотики? Почему в Мадриде и Петербурге есть круглосуточная movida, толпа и гульба, а в Москве – нет? Отчего бургомистр Дюссельдорфа не может жить в собственной резиденции? Почему в Таиланде трансвеститы – лучшие друзья детей? Чем, кроме разведения павлинов, занимается российский посол на Украине? И так – о 20 странах и 20 городах в описаниях журналиста, которого в России часто называют «скандальным», хотя скандальность Дмитрия Губина, по его словам, сводится к тому, что он «упорядочивает хаос до уровня смыслов, несмотря на то, что смыслы часто изобличают наготу королей».
Сборник путевой прозы мастера нон-фикшн Александра Гениса («Довлатов и окрестности», «Шесть пальцев», «Колобок» и др.) поделил мир, как в старину, на Старый и Новый Свет. Описывая каждую половину, автор использует все жанры, кроме банальных: лирическую исповедь, философскую открытку, культурологическое расследование или смешную сценку. При всем разнообразии тем неизменной остается стратегия: превратить заурядное в экзотическое, впечатление — в переживание. «Путешествие — чувственное наслаждение, которое, в отличие от секса, поддается описанию», — утверждает А.