Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [49]

Вот так.

Ровным голосом, с легким повышением интонации в конце каждой фразы Валерия Владимировна говорила о том, что отношения замужней женщины с женатым человеком — дело не простое, а сложное, поэтому хорошо, что женатый человек сел в поезд и уехал далеко, и хотя замужней женщине это, само собою разумеется, не легко, но это ничего — не легко ей будет месяц-два, максимум три, а потом все пройдет. А чтобы это кончилось как можно скорее, не затянулось, замужней женщине нужно как можно более критически отнестись к себе, еще более критически — к тому женатому мужчине, нужно припомнить о нем все самое худшее. Тем более что у замужней женщины сын — это тоже само собою разумеется — переходного и потому неуравновешенного возраста. Есть еще и муж — фактор в данной ситуации отрицательный.

Оказывается, Валерия Владимировна знала все, знала все точно и, по-видимому, давно, а теперь выложила всю правду.

Эту правду, точную и безупречную, а в то же время — никакую, вот так же глядя толковыми глазами, так же повышая ровный голос в конце каждой фразы, Валерия Владимировна могла бы изложить кому угодно и какому угодно количеству людей, хотя бы миллиону сразу. И хотя ни одному человеку из целого миллиона это было бы ни к чему, Валерию Владимировну это ничуть не смутило бы…

Более того, она пожалуй, смогла бы объединить этот миллион как раз вокруг отсутствия смысла и значения своих слов, словно вокруг какой-то истины. Ведь если не очень-то задумываться над тем: а почему? а для чего? а какой смысл? — то в словах Валерии Владимировны все было именно так, как надо, именно то, что надо, все было правильно, не требовало дальнейших доказательств, а это как раз и устраивает людей, они даже испытывают удовольствие и взаимное уважение друг к другу на такой основе.

Ирина Викторовна, конечно, и раньше знала о существовании такого языка и такого способа общения, но только думала, будто этот язык и это общение — чисто официальные, газетные. Но что они могут проникнуть всюду, даже в самые интимные отношения, даже в разговор двух женщин с глазу на глаз, — она никогда прежде не подозревала.

Она встала и вышла из 475-й комнаты, и пока она вставала и пока уходила, Валерия Владимировна интонационно зафиксировала конец разговора и отключилась от него.

Тем мгновеннее весь белый свет снова перевернулся перед Ириной Викторовной вверх тормашками, сама же себе в этом перевернутом свете она показалась подлой, способной изменить и себе, и Нюрку, и Анюте Глеб, и тетушке Марине — всем женщинам.

— Черт с ней, с этой группой «омега»! Черт с ней раз и навсегда! — только и сказала Ирина Викторовна самой себе.

Нет, нет, несмотря на все свое воображение, Ирина Викторовна действительно не представляла себе этой группы, способов и логики ее существования, тем более — своего собственного существования в этой группе, потому что там — понимали все. Там ни в чем не было тайны, даже в любви, разве только вопрос о том — один ребенок или двойняшки родятся в результате той или иной любви, вот и только, а больше — никакой недоговоренности, никакого сочувствия, которое потому и сочувствие, что не совсем тебя понимает, не совсем разоблачает и само не хочет ни этого понимания, ни разоблачения. И очень хорошо, что Валерия Владимировна не оказалась чуть-чуть человечнее или даже женственнее; будь в ней это чуть-чуть, Ирина Викторовна могла бы, пожалуй, обмануться, неизменно испытывая отвращение к группе «α», она могла бы найти какое-то прибежище в группе «ω».

Этого не случилось. Хотя легче ей от того, что не случилось, тоже не было, нисколько.

И она возненавидела Никандрова. Потому что ничего другого ей уже не оставалось.

Ведь ненависть — та же любовь, только с обратным знаком, ну, а кто же это обращает нынче внимание на знаки? Важны абсолютные значения и величины, чем бы они ни были: достижениями, преступлениями, тоннами, тиражами, гонорарами, штуками, километрами, словами, этажами, таблетками, учеными степенями, спасенными, уничтоженными…

Ирина Викторовна давно уже существовала в мире громадных абсолютных величин, высоких напряжений, немыслимых и в то же самое время реальных ситуаций, ассоциаций и бог весть еще чего, и вот все эти огромные величины она преобразовала в ненависть к Никандрову.

Она вспомнила, что в последнюю встречу с Никандровым на жилплощади тетушки Марины она больше, чем когда-нибудь, любила и больше, чем когда-нибудь, была хорошим парнем.

И, стало быть, в тот последний раз она спасла его — попробовал бы он уехать на Северный Кавказ, еще куда-нибудь после того, как узнал, что она — слабая женщина? Со следами ее слез на своей груди?! Это уже было бы подлостью, бог знает чем! Вот она и спасла его, не позволила ему низко пасть, освободила его от долга перед собою, а он? Ему только этого и надо было — вовремя исчезнуть. Воспользоваться спасательным кругом, который она протянула ему, а не себе.

Он знал, он тонко чувствовал не самое любовь, а тот момент, когда с любовью нужно кончить; в последнюю, самую счастливую, самую возвышенную встречу он понимал, что это — конец, но не сказал ничего, ни слова.