Три птицы на одной ветке - [5]

Возможно, что в том нежном возрасте девочка приняла исключительно важное решение либо даже несколько взаимосвязанных решений, во исполнение которых у нее стал неуклонно формироваться своеобразный характер, который потом здорово помогал в суровой жизни, хотя подчас и осложнял ее.

Не исключено, что сама Софочка эти осложнения таковыми отнюдь не считала, потому что поступки, из-за которых многие люди рано или поздно раскаиваются, у нее ничего, напоминающего раскаяние, отродясь не вызывали, правда, характер у девочки получался очень скрытным, так что судить о каких бы то ни было движениях ее души — занятие довольно неблагодарное.

Когда муж с Эльвирой развелся, в помощь несчастной покинутой женщине была откомандирована мать Алевтины Никаноровны бабушка Матрена, приходившаяся Софочке, соответственно, прабабкой. Старая Матрена честно исполняла обязанности няньки широкого профиля до самого конца, Софочка уже в шестой класс ходила, а прабабушка все была при ней, наверное, была бы и дальше, кабы не смерть.

И эта повидавшая много страданий женщина, никогда никому ни на кого не жаловавшаяся в полном соответствии с правилами всех российских репрессированных, человек, щедро наделенный от природы бесконечной добротой и невероятной склонностью к самоотречению, словно бы ей одной досталось душевности за всю родню, умирая, произнесла совершенно отчетливо: «Я всех за все прощаю. Только Софью простить не могу. Хоть она и ребенок…»

С тем бабушка Матрена отправилась в другой мир. А последние ее слова сделались самой большой семейной загадкой. Однако абсолютно ясно одно: чтобы так обидеть ангельской кротости существо, надо проявить особые способности. В некотором смысле — гениальные…

Но вообще-то отсутствие второго родителя не было сопряжено со сколь-нибудь существенными лишениями. Как и ничто не заставляло думать, что его присутствие обеспечивало бы некие дополнительные радости и блага. Безотцовщина — это никакая не редкость в любые времена, а мать не жалела для Софочки ни ласки, ни денег, ни трудов, замуж больше ни разу не выходила, перебиваясь все последующие годы случайными и непродолжительными утехами, компенсируя бабью неутоленность трудовыми порывами и социальной активностью, которые давали сносное материальное удовлетворение, а также посильную благодарность общества.

Софочка, едва начав обучаться в школе, сразу обратила на себя внимание ответственным отношением к учебе и плохо скрываемым презрением к окружающим. То есть способности у девочки были хорошие, однако вряд ли выдающиеся, но полное отсутствие стадного инстинкта приводило в замешательство повидавших многое на своем веку «стажистов». С одной стороны, конечно, им в институтах читали, что проявление личности ребенка должно всемерно приветствоваться, а с другой стороны, коллективизм еще никто в ту пору не отменил — так и торчали эти Сцилла с Харибдой посреди бурного океана развитого, на глазах разваливающегося социализма — впрочем, советский коллективизм, как символ и рычаг давления, уже имел только видимость нерушимой твердыни, а сам стремительно разрушался посредством процесса выветривания. И если кто-то противопоставлял себя коллективу, то зачастую у коллектива уже недоставало темперамента, чтобы пригвоздить отщепенца к позорному столбу.

Однако за десять лет пришлось сменить четыре школы, и один год Эльвире пришлось провожать да встречать свою отличницу, что было крайне обременительно для служилой женщины, как раз в те поры достигшей пика своей карьеры.

Школу Софочка закончила на одни пятерки, но зловредные интриганы медаль ей не дали. Мотивировали недостаточной общественной активностью, что наверняка имело место, однако и медалисты у них, по свидетельству опять же Софочки, не больно-то активничали. Так что, можно считать, святая месть коллектива состоялась.

Разумеется, тут маху дала Эльвира. Ведь была она не последним человеком в городском пищеторге, а чего стоит перед таким влиятельным советским учреждением какая-то весьма средняя школа?

Но Эльвира частой гостьей в школе не была, нужды в общении с унылой педагогической серостью не ощущала, время упустила… Так что на медаль пришлось попросту плюнуть.

В конечном счете случай с медалью послужил Софочке полезным уроком. Не в том смысле, конечно, что научил впредь уважать мстительное большинство, а заставил считаться с объективной реальностью, уразуметь жизненную необходимость компромисса.

И в дальнейшей жизни Софочка вела себя более зрело. Нет, она не стала убежденной поклонницей принципа «Один — за всех…», она уступила вездесущему коллективу лишь самую минимальную толику своей внутренней территории, но уже формально к ней стало невозможно придраться. Все вокруг понимали, что эта девушка с открытым лицом и широко распахнутыми, как бы наивными глазами в глубине души всех и все презирает, но она со всеми была ровна в обхождении, предельно вежлива и даже, могло показаться, благожелательна, однако ни о какой любви, тем более дружбе речи быть не могло. И не стоило ни о чем Софочку просить. У нее всегда находились причины вежливо, но категорически отказать.