Три повести о любви - [45]
Ипатов вздрогнул. Дверь распахнулась, и на пороге показался… бригадмилец. О д и н. Вид у него был чрезвычайно сконфуженный. «Неужели, не дождавшись меня, ушла? — с облегчением и в то же время огорченно подумал Ипатов. — Или отказалась идти? Ведь не потащит же он ее силой?»
«Какая штука, — наконец выдавил из себя бригадмилец. — Он… этот… и говорит: «В порядочных ресторанах, мол, не принято звать гостей к директору…»
«Кто говорит?» — недоуменно переспросил капитан.
«Да иностранец этот! Мол, ежели директору чего надо, пусть сам придет…»
«Что за иностранец?» — нахмурил брови капитан.
Ипатов тоже ничего не понимал.
«А кто его знает! Не то турок, не то грек! А может, еще откуда…»
«Откуда он взялся?»
«Известно, откуда: пришел поужинать. С ним еще двое. Ну посадили их, — он кивнул в сторону Платова, — за ихний столик. А там кала-бала, общий разговор. Русский девушка хорош, лапать лапай, но не трожь!»
Ипатов резко встал, давая понять, что не намерен ни слушать дальше, ни торчать здесь. Но капитан даже глазом не повел на это ясно выраженное нетерпение.
«А те, что с ним, — тоже не то турки, не то греки?» — продолжал допытываться он.
«А кто их там разберет! Тоже чернявые, с усиками. Были бы свои, грузины или армяне, наши бы их сразу признали…»
«Надо было культурно намекнуть, что его это не касается».
«Намекали. Не доходит. Все ж боязно, как бы на скандал не напороться…»
«Боязно, боязно, — вполне добродушно передразнил капитан. Затем перевел взгляд на Ипатова: — Ну, что будем делать с ним?»
«Вам виднее», — заявил первый милиционер, по-видимому все еще питавший недоверие к Ипатову.
«Чего парня держать? — отозвался второй милиционер — с татуировкой. — Еще сманят у него девчонку!»
«А чего? И сманят! Народ денежный!» — поддакнул бригадмилец.
«Послушайте, вы!» — ощерился на него Ипатов.
«Ну ладно, ладно, шагай!» — сказал капитан и вздохнул.
Ипатов коротко попрощался и вышел из кабинета.
«Только без инцидентов!» — услышал он вдогонку. И еще — не то «Зря отпустили!», не то «Зря туда пустили!» Во всяком случае, «зря» и «пустили» он слышал отлично.
Проходя через большой зал, Ипатов неожиданно увидел в дальнем углу парня, по доносу которого он минут сорок проторчал в милиции. Тот сидел за ненакрытым столиком и флегматично всаживал одно колечко дыма в другое…
На этот раз странность состояла в том, что Ипатов еще не дотронулся до кнопки, а за дверью уже послышалась осторожная возня. Звуки были приглушенные: похоже, что кто-то, неожиданно оказавшийся в квартире (то ли проснулся, то ли возвратился в квартиру с черного хода), боязливо, а возможно, и неумело отпирал внутреннюю дверь. Обостренным слухом Ипатов легко распознавал их. Вот, стараясь не шуметь, отодвинули задвижку, высвободили цепочку, с трудом выдернули крючок из петли («Мой дом — моя крепость!» — подумал Ипатов). Шорохи перешли к наружной двери. Сверкнул глазок, который Ипатов поначалу и не заметил. Уже с добрую минуту его пытались разглядеть. В стеклянном зрачке шевелился страх.
— Откройте, не бойтесь! — почти взмолился Ипатов.
— Кто там? — чуть ли не криком отозвался испуганный старушечий голос.
— Слышите? У меня очень болит сердце. У вас не найдется чего-нибудь сосудорасширяющего? — прямо с главного начал Ипатов.
— Кто там? — голос старухи звучал все так же испуганно и недоверчиво.
— Понимаете, я пришел к вашим соседям и не застал их дома. — Так было, кажется, правдоподобнее. — А пока поднимался…
— Кто там? — уже в третий раз выкрикнула старуха.
А вдруг она не слышит через дверь его ответов? Чушь собачья! Ведь он же слышит ее хорошо. И не глухая, наверно, потому что настойчиво добивается у него, кто он.
— Ну я же вам объясняю, — досадливо и жалобно проговорил он. — У меня схватило сердце, а я не взял с собой ни валидола, ни нитроглицерина. Я уверен, что они у вас есть…
— Кто там? — взвизгнула она.
Взъяренный Ипатов заорал:
— Кто? Раскольников! Родион Раскольников! Слыхали такого?
Неизвестная бабушка отпрянула от двери. Вскоре один за другим загремели многочисленные засовы.
Неужели тридцать пять лет этот чертов домина с двумя фасадами терпеливо дожидался его, чтобы все-таки доконать? Господи, что же делать? Ясно одно — надо не звонить во все квартиры подряд, пугая одичавших от одиночества старух, а выбираться на улицу. Там первый же прохожий вызовет «скорую помощь».
Но сперва следует попробовать спуститься до пятого этажа, до которого доходит лифт… Шаг… еще… еще… не спеша… осторожно… осторожно…
Не то турки, не то греки полумесяцем сидели напротив Светланы и, поблескивая своими черными, как южная ночь, глазищами, что-то ей вкручивали. Вернее, вкручивал один из них — самый толстый и самый представительный. Другой, который развалился в кресле отсутствующего Ипатова, лишь вставлял в разговор отдельные словечки. Третий был очень похож на первого, только представлял собой как бы его уменьшенный и омоложенный вариант. Он обгладывал не то куриные, не то бараньи косточки и в упор смотрел на Светлану, которая с немалым интересом слушала разглагольствования старшего из иностранцев. Когда Ипатов подошел, она подчеркнуто-удивленно и холодно взглянула на него, но ничего не сказала. Толстяк на плохом русском языке с игривой учтивостью досказал мысль:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Большинство повестей и рассказов, включенных в эту книгу, — о войне. Но автор — сам участник Великой Отечественной войны — не ограничивается описанием боевых действий. В жизни его героев немалое место занимают любовь и дружба. Рассказы о мирных днях полны раздумий о высоком нравственном долге и чести советского человека. Произведения Якова Липковича привлекают неизменной суровой правдой, лиризмом и искренностью.
Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…