Три повести о любви - [21]

«Дикая безвкусица!» — шепнула ему на ухо Жанна.

Он с интересом взглянул на нее, но ответил:

«Не думаю!»

«Тебе нравится?» — удивленно и растерянно спросила она.

«А почему бы и нет? — весело ответил он. — Как в Версале!»

«Версаль на Подьяческой?» — прыснула Жанна. «Братцы, расступитесь. Кручу «Букет Армении»!» — возвестил Валька, вращая бутылку. Сделав добрую дюжину оборотов, она показала горлышком на Жанну. Девушка украдкой пожала Ипатову руку: мол, то, что сейчас увидишь, не принимай всерьез, я все равно твоя! Ипатов поморщился: он и не заметил, что она, едва все перешли в спальню, снова взяла его за руку.

«У мира на виду или за шкафом?» — громогласно осведомился Дутов.

«За шкафом! За шкафом!» — заорали гости.

И только один Толя запротестовал:

«На виду! На виду!»

Большинством голосов предпочтение было отдано старинному шкафу, который делил закроватную половину комнаты на две равные части. Валька и Жанна с независимыми улыбками отправились за шкаф. Пробыли они там от силы несколько секунд. Выходя оттуда, Жанна издалека улыбнулась Ипатову: видишь, ничего не случилось.

Теперь очередь крутить бутылочку была за ней. Она направила горлышко на Ипатова, и бутылка, неуклюже описав один круг, уставилась на дверь.

Под общий смех Жанна уступила место стоявшей рядом Светлане.

Ипатов устремил взгляд на бутылку, мысленно взмолился: «Силы небесные, сделайте так, чтобы горлышко показало на меня! Чтобы показало на меня! Показало на меня! На меня!» И случилось чудо. Совершив три оборота, бутылка, трижды обойдя остальных девять участников игры, выбрала его. Впрочем, стоявший по соседству адъютант порывался присвоить успех себе — горлышко указывало чуть левее левого ипатовского сапога и чуть правее правого адъютантского ботинка. Но когда дело дошло до проверки, оба соперника одновременно и почти незаметно подвинули ногу и развернули носок. Однако в этом соперничестве сапога и ботинка победил, естественно, сапог. Огромный яловый сапог.

Казалось бы, чего проще — выйти из круга и спокойно и невозмутимо, как это только что продемонстрировали Валька и Жанна, пройти под хмельными взглядами по комнате до укрытия за шкафом. Но Ипатов был в нерешительности. Он видел перед собой холодное, надменное лицо Светланы, и оно пугало его своим отчужденным ожиданием. Возможно, эта неопределенность продолжалась недолго, несколько секунд. Но видно, счастье и растерянность, в которых он находился тогда, круто сдвинули представление о времени. Он словно был парализован. Вывести его из этого состояния мог лишь толчок извне, от кого бы он ни исходил. И прежде всего — от нее.

Он хорошо помнит, как глухо и неприязненно прозвучал ее тихий голос:

«Это же необязательно. — И, пожав плечами, добавила: — Никто никого не принуждает».

«Ну нет! — вдруг обрел он голос. — Играть так играть!»

Помнится, все, да, все, кроме лейтенанта и Жанны, зашумели и захлопали в ладоши:

«Обязательно! Обязательно целоваться!»

Светлана снова пожала плечами и пошла к шкафу. Ипатов двинулся за ней следом. Он шел, чувствуя себя неловко под все понимающими и все замечающими взглядами. «Только бы не споткнуться, только бы не споткнуться на этом чертовом ковре!» — думал он, преодолевая неожиданную скованность и слабость в ногах.

Когда он дошел до места, Светлана уже стояла неподвижно и ждала. К нему был обращен ее тонкий мальчишеский профиль. Он остановился где-то сразу за шкафом, не решаясь подойти ближе. От нее по-прежнему исходил холод. Она всем своим видом показывала, что не испытывает ни малейшего интереса ни к нему, ни к его поцелую. Ее молчание было красноречиво. Оно словно говорило: «Можешь поцеловать и выматываться!» — и ничего больше. А он еще чего-то ждал.

И дождался. Она наконец не выдержала и насмешливо спросила:

«Ну, долго мы так будем стоять?»

«Нет, не долго, — вспыхнув, ответил он. — Можешь быть свободна!»

Она мгновенно покраснела до ушей. Круто повернулась и так стремительно прошла мимо, что он едва успел посторониться.

И тут ему впервые за сегодняшний вечер стало легко. Он вдруг понял, что эта неожиданная размолвка куда дальше продвинула их отношения, чем любые вымученные и вынужденные поцелуи…

Да, этот вечер был полон еще многих неожиданностей. Кто бы мог подумать, что выдержанный и воспитанный Толя, позабыв о своем блестящем офицерстве, подкараулит Ипатова в прихожей и изо всех сил въедет ему в поддыхало? И тот, скорчившись от дикой боли, но с радостной мыслью, что к нему уже ревнуют и, возможно, не без оснований — кто знает? — с трудом доберется до обувной скамейки и будет сидеть там до тех пор, пока его не увидит мать Светланы — Зинаида Прокофьевна. Правда, сперва она решит, что он упился. Но так как к этому времени он почти протрезвел, то она легко поверит, что у него, скорее всего, очередной приступ аппендицита («Живот поболит, поболит и перестанет…»). И в ней тотчас же взыграет медицинский работник, как она сама себя называла (до замужества она, оказывается, была медсестрой в морском госпитале), и Ипатова со всеми нужными и ненужными предосторожностями уложат на старом диване с высокой спинкой, по какой-то причине еще не вывезенном прежними жильцами и стоявшем почему-то на кухне. Довольный и потому играющий в благородство Ипатов так и не скажет никому о нападении в прихожей. И все же об этом через несколько минут будут знать все. То ли проговорится сам виновник, испугавшийся такого оборота, то ли кто-нибудь увидит их, глядящих друг на друга сычами в прихожей. В тот момент, надо думать, Толя готов был кусать себе локти, добившись сильным и точным ударом натренированного кулака совершенно противоположного результата. Мало того, что его пропесочит адмирал, хмуро пожурят Светланины родители, назовет негодяем Жанна. Еще и сама Светлана перестанет с ним разговаривать. Он то и дело будет порываться к ней с объяснениями, а она даст понять, что окончательно разочарована в нем. Но об этом Ипатов узнает потом.