Три плута - [26]

— Что же дальше?

— А дальше просмотрел он все эти бумаги, выдал мне жетончик и велел через два часа опять прийти. Таков уж у них порядок.

— Все жилы вытянут в эти два часа! — воскликнул в томлении Смирнин.

— Что, батенька, не любишь? — обратился к нему шутя Роман Егорович и, хлопнув его по колену, прибавил: — А когда сам по целым часам заставляешь клиента дожидаться, так небось забываешь, что у них в душе происходит?

Мустафетов вмешался и сказал:

— Положим, при такой огромной сумме можно было попросить скорее дело сделать. Я был уверен, что ты это сам сумеешь, а потому и не просил.

— Как это вы, господа, все рассуждаете! — ответил с некоторым укором Рогов. — А еще ты, Назар Назарович, сам все выдержку проповедуешь! Тут надо совершенно спокойно подчиняться раз установленному правилу. Два часа в жизни ничего не значат.

— Ну, не скажите! А по-моему, даже и для приговоренного к смертной казни два часа имели бы значение: предстоял бы случай удрать.

— Я принял от чиновника протянутый мне жетончик и снова пошутил: «Вот как мы вам доверяем-с! На полмильона рублей у вас наших документов, а вы мне взамен их какую-то штучку всучили!»

— А он что?

— Да что! Ничего, смеется. Расстались мы с ним друзьями. Он, наверное, подумал: «Вишь, мол, адвокат, как у него по привычке язык лопочет».

— Ну, не прав ли я был, говоря вам, — сказал Мустафетов Смирнину, — что наш Роман Егорович — удивительный исполнитель? Ведь это такой талант!

Смирнин замирал в своем кресле. Ему и страшно было, и завидно при взгляде на этих двух людей.

— Не хочешь ли закусить? — спросил Мустафетов Рогова.

— Нет, это я не в силах сделать — возбужденное состояние духа не допускает. Уж закусим мы после! Вот бы испить чего-нибудь прохладительного, шипучего и сладкого… фруктовой воды, например.

— Какой хочешь?

— Хорошо бы ананасной!

Мустафетов немедленно распорядился, и сообщники опять стали ждать.

Но время для всех троих подвигалось туго. Смирнин нервничал до невозможности, Мустафетов был серьезен и молчалив, а Рогов хоть и шутил, но было заметно, каких огромных усилий стоило ему это.

— Вскоре, господа, — сказал наконец Рогов, впадая в какой-то пафос, — на Руси будут три новых богача. — Вдруг он ударил себя по лбу и, точно спохватившись, сказал: — Но ведь надо же мне справиться с биржевым курсом. Почем она стоит, государственная-то ренточка?

— К чему же это сейчас нужно? — спросил его Мустафетов.

— Во-первых, приблизительный расчет сделать не мешало бы…

— Пожалуйста, никаких расчетов вперед не делай! Я суеверен и этого терпеть не могу.

— Но надо же мне знать, когда я приеду в контору Юнкера менять бумаги, сколько за них спрашивать. Где у тебя газеты?

— Вот на диване одна лежит. Переверни страницу и посмотри в отделе «Биржа». Не тут ищешь.

— А где же?

— Да вот первая рубрика; в заголовке написано: «25 марта»; тут и ищи: «4 проц. гос. р.» Это значит: четырехпроцентная государственная рента. Что там сказано?

Рогов прочел и произнес:

— Что же, господа, бумаги наши хорошо стоят!

— А ты думаешь, — спросил его Мустафетов, — что так тебе в конторе у Юнкера и заплатят по курсу целиком?

— Зачем это думать! Знаю я, что мы, капиталисты, всегда при обмене наших фондов теряем, но все-таки надеюсь, что обобрать себя не дам.

Друзья замолчали. Мустафетов снова над чем-то задумался, Смирнин же, обрадовавшись появлению на столе шипучей воды, поминутно отпивал из стакана и старался хоть этим погасить разжигавшее его внутри пламя.

Наконец Рогов взглянул на свои дешевенькие никелированные часики и сказал:

— Наступает, друзья мои, великий и торжественный момент. Нам пора ехать.

— Как «нам»?

— Очень просто. Я нахожу, что здесь вы не в состоянии встретить меня достойным образом. Поезжайте в мой любимый ресторанчик, займите большой, хороший кабинет, закажите самую роскошную закуску. Советую позвать распорядителя, это человек опытный и дело свое знающий. Обратитесь к нему — его зовут Леонбаром — и попросите его отличиться на славу. Обед пусть будет русский, а вина французские. Смешаем таким образом два прекрасных совместимых. Да будет между двумя великими нациями то единственное слияние, которое понятно моему скромному разумению.

Мустафетов остановил его:

— Не увлекайся красноречием, а поезжай. Нам же ехать еще рано. Я только тогда тронусь из дома, когда ты сам из банка заедешь или пришлешь ко мне посыльного от Юнкера сказать, что дело готово.

— Ну, согласен. Только в ресторане вам было бы веселей и время скорее прошло бы. У меня как-никак часик на все уйдет.

— Ну, поезжай!

Мустафетов тяжело дышал.

Смирнин хотел что-то сказать и наконец решился уже в передней.

— Пожалуйста, — проговорил он сквозь посиневшие и дрожавшие губы, — если малейшая опасность, то бросай все и беги!

— А ты не из храбрых!

— Зачем я только ввязался в эту ужасную историю! — невольно воскликнул Смирнин.

— А что же, если хочешь, откажись в нашу пользу от своей доли, — сказал ему, уже надев пальто, Роман Егорович. — Мы с Мустафетовым не обидимся и поровну разделим.

Дверь распахнулась, выпустила Рогова на лестницу и захлопнулась.

X УДАЧА

Роман Егорович сбежал вниз и очень обрадовался, когда, выйдя на крыльцо, увидел проезжавшего шагом лихача.