Три плова - [23]

Беда пришла утром. Он зря уверял себя, что никому нет дела до его разоренной зональной станции. И зря полагал, что немцы считают этот дальний уголок симферопольской окраины безлюдным. Они постучались, когда Светличный кипятил для своего таинственного жильца чай. Два офицера из полевой жандармерии. Один по-русски говорил неплохо. Оглядев помещение, он спросил:

- Кто вы такой?

Второй офицер осматривал каждый уголок запущенной, с осыпающейся штукатуркой комнаты. Был недоволен, что она заставлена непонятной рухлядью: дырявыми бадейками, треснувшими горшками, полуобгоревшими ящиками с разновесом гирь.

- Почему такой ка-вар-дак? - спросил первый офицер, с отвращением отодвигая носком сапога торчавшую под ногами бадейку.

- Здесь была зональная станция, - ответил Светличный. - Я - специалист по садоводству. Эта старая женщина - моя мать.

- Я вас не спрашивал, что здесь было! - недовольно прокричал немец. - Я вас спрашивал, что вы тут делаете?

- Нам некуда деться, я - больной человек…

- Туберкулез? - с брезгливостью спросил второй немец, разглядывавший альбом с видами Крыма, который он достал с тощей книжной полки.

- Нет, не туберкулез, - ответил Светличный: - декомпенсированный порок сердца.

- Мы не любим больных! - сердито проговорил первый немец и тоже заглянул в альбом. - Мы не любим больных, - повторил он, раздражаясь, - от них идет по свету вонь.

Он опустился на стул и стал перелистывать альбом, тыча время от времени в какой-нибудь снимок и вопросительно взглядывая на Светличного. Тот отвечал: «Водопад Учан-Су, по дороге на Ай-Петри» или «Дворец эмира Бухарского в Ялте». Второму немцу понравилось ущелье Уч-Кош. Помня о жильце, Светличный заставлял себя плавно рассказывать о крутой и заросшей столетним сосновым лесом дороге, уходящей к Романовскому заповеднику, о живописном каньоне в тех краях.

Офицеры заговорили между собой по-немецки, и один сказал, что этот домик никуда не годится. Он несколько раз повторил: «Шайзе, шайзе!» Его попутчик сказал, что они, пожалуй, не зря заинтересовались этим домом - у хозяина подозрительная физиономия. Продолжая перелистывать альбом, второй офицер, видно, рассчитывал найти что-то еще, помимо крымских видов. «Жилец?» - подумал Светличный. Но пока не сказано было ни одного слова о нем, не сделано ни одного намека. Не выдал бы испуг, бледность или, наоборот, краска на его лице… Первый офицер наконец приказал:

- Поедете с нами.

Их машина стояла за мостиком через ручей, уносивший весенние воды к Салгиру. Посадив Светличного рядом с шофером, оба офицера закурили по итальянской сигаре. Дорога, на которой Светличный не бывал с начала войны, показалась ему пустынной, захламленной. Лес около шоссе немцы вырубили; виднелись укрытые в скалах огневые точки, на перекрестках прогуливались патрули. Встретился вооруженный обоз, промчалась машина с дровами; прижался к краю шоссе, давая себя обогнать, удручавший своей таинственностью грузовик.

«Немножко дрейфят», - подумал про офицеров Светличный.

Они озирались по сторонам, вглядывались в вершины гор; один глотнул какой-то жидкости из фляги: по запаху - дешевый ром.

«Прочитали или нет?» - подумал еще Светличный, когда на одном повороте с отвесной скалы глянула на них свежая надпись: «Смерть немецким оккупантам». Сделанная красной краской поверх фамилий туристов и дат посещения ими Крыма, надпись охватывала по ширине всю скалу-от одного торчавшего из-под камней корня сосны до другого.

Немцы, понимал Светличный, везут его куда-то далеко. Не в Ялту ли? Показались Долосы. Минуты через две покажется поворот. В этом месте останавливались всегда туристские машины; отсюда пассажиры отправлялись смотреть Уч-Кош. «Где-то тут крутая тропка, закрытая от глаз соснами. Где-то тут…» - повторял Светличный мысленно, стараясь понять, заперта ли дверца кабины.

- Это и есть знаменитое ущелье Уч-Кош, - сказал он, протянув как бы для указания руку и, прежде чем они успели его задержать, дернул ручку и бросился в просвет сосен так, как бросаются в море.

Выстрелы прозвучали не сразу. Видимо, шоферу понадобилось время, чтобы остановить машину. Светличный бежал вниз, потом перемахнул через речку и стал карабкаться вверх. Прошлогодняя листва буков и дубов тормозила его движения, но, не зная и не думая о том, что он будет делать после, Светличный, тот самый Светличный, которому бывало трудно преодолевать невидимый глазу подъем Салгирной улицы, теперь бежал в гору - не поднимался, а бежал, поддерживая рукой сердце.

Они далеко, погони не видать, и наконец опустилась ночь. Он подумал с ужасом о матери и жильце, зная, что не вернется в Симферополь; разыщет ли, наткнется ли на каких-нибудь партизан, о которых теперь говорят в Крыму, или не найдет их, - все равно туда, в Симферополь, он не вернется.

В его жизни начиналось новое, тревожное, и с давно забытым чувством свободы смотрел он на звездное небо и черную тьму, в которую ушли море, леса и горы Крыма.

В ночь на 4 апреля 1943 года садовод Светличный, бывший работник зональной станции, уроженец Симферополя, проживший в нем сорок шесть лет, пропал без вести.