Три Петуха и Милость Митры - [2]

– Погляди и убедись, - буркнул тот, протягивая руку к массивной серебряной чаше. Мгновение - и стенки ее смялись в огромном кулаке, словно вылепленные из сырой глины. Затем Конан посмотрел на свой меч, лежавший у правого колена, но вынимать его из ножен на стал: тут, на веранде, среди ковров и хрупких сосудов, не имелось ничего, на чем можно было бы продемонстрировать свою силу.

Он поднял взгляд на Хирталамоса и произнес:

– Клянусь Кромом! Ты, похоже, собираешься нанять меня охранником?

– Хранителем, сын мой, почетным хранителем! Что есть охранник, что есть сторож, страж? Наемный пес, и только! Пфа! - купец презрительно фыркнул. - Ты же три ночи будешь хранителем самого главного моего богатства, самого ценного имущества, самых дорогих надежд, что важней мне остатка жизни!

"О женах он, что ли, говорит?" - подумал Конан, покосившись влево. Там, на окнах, глядевших в сад, чуть заметно колыхались полупрозрачные шторы, а за ними сверкали три пары горячих женских глаз. Из предыдущего разговора он уже знал, что жен у почтенного Хирталамоса целых три; все они были молоды и хороши собой. Белокурую Лелию купец вывез с севера, из гандерланда, черноволосую кхитаянку То-Ню приобрел в Шангаре, на невольничьем рынке; что касается рыжей Валлы, то она была местной, заморанкой. Судя по мягким коврам да сундукам с нарядами, жилось им у Хирталамоса неплохо, но молодой гость все же привлекал жадные женские взоры. И немудрено: хоть Конану еще не исполнилось двадцати, в Шадизаре допрешь не видывали мужчин такого роста и богатырской стати. Да и слава киммерийца, репутация отчаянного рубаки, человека добычливого, удачливого и щедрого, привораживала женщин; видать, Лелия, То-Ню и Валла о делах его были понаслышаны предостаточно, и теперь, схоронившись за занавесками, глаз с гостя не спускали.

Конан хмыкнул, сделал глоток из кувшина и уперся взглядом в трехзубчатую бороду Хирталамоса.

– Так что же я должен хранить? - спросил он. - Само собой, за хорошую плату, достойную моего меча! Стереть твою лавку? Твой дом? Твои сундуки? Или твоих жен?

– О плате, мой северный тигр, ты можешь не беспокоится: она будет щедрой, как весенний дождь, и прольется не медью, не серебром, но золотом. Хранить же ты должен не лавки и не сундуки, не домой мой и не трех вертихвосток, от коих у меня уже побаливает поясница… - тут Хирталамос с нарочитым кряхтением принялся растирать означенную часть тела. Закончив с этим, он устремил взор на желтокирпичное строение, маячившее за деревьями, и внушительно произнес: - Нет, сын мой, не о сундуках, и женах веду я речь, а о Фиглатпаласаре Великолепном, посвященном самому солнцеликому Митре!

– Фиг… Фигля… - начал Конан, но запутался и сплюнул с досады. - Это кто ж таков? И при чем тут Митра?

Купец со вздохом поднялся и махнул рукой в глубь сада.

– Лучше узреть сокровище, чем услышать о нем, - со значительной миной произнес он. - Пошли, клинок ярости, пошли - и ты узришь! Увидишь то, что в скором времени может сделаться благословеньем божьим, коль так порешит великий Митра!

Конан молча отставил кувшин и через мгновение оказался на ногах. Любопытство его было возбуждено; ему хотелось знать, что же в этом доме, полном богатств, дорогих товаров и красивых женщин, считалось главным сокровищем. Вслед за Хирталамосом он спустился во двор, пересек посыпанную чистейшим песком площадку, миновал выложенный карпашским мрамором бассейн, фонтаны и пышные цветники, обогнув заросли вечнозеленого кустарника с торчавшими вверх серыми стволами кипарисов и оказался перед решеткой, ограждавшей довольно большой загон. Решетка эта оказалась высока, и от верхнего ее края до самой крыши желтокирпичного здания была растянута прочная сетка. Подобно неводу, нависшему над дном морским, она прикрывала весь загон, по которому бродили птицы - так, что ни одна из них не могла вылететь наружу.

Осмотрев загон, киммериец понял, что не ошибался, разглядывая его обитателей с террасы: перед ним были петухи - большие рыже-золотистые птицы, с алыми гребнями и голенастыми лапами, украшенными острым стилетом шпор. Клювы их немногих не дотягивали до ястребиных, глаза горели боевым огнем, длинные хвосты, изогнутые, как лук кочевника, мели дворовую пыль; то и дело две, три или четыре птицы, растопырив крылья, с клекотом наскакивали друг на друга или, пригнув головы к земле, начинали яростно шипеть, взрывая землю когтистыми лапами. Судя по тому, что в загоне стояло множество корыт с водой, зерном и мелко нарубленным свежим мясом, ссорились забияки не из-за еды; просто им хотелось подраться.

Хирталамос щелкнул засовом и отворил калитку, за которой начиналась дорожка, огражденная с обеих сторон. Хозяин и гость, провожаемые гневным шипеньем петухов, направились по ней к широким, распахнутым настежь воротам. Сквозь них можно было оглядеть внутренность желтокирпичного строения - сотню кур, расположившихся за перегородкой слева и мирно сидевших в корзинках-гнездах, и тянувшиеся справа деревянные насесты для петухов. Посередине оставалось довольно обширное пространство, разгороженное на клетки-загончики; здесь же, неподалеку от входа, стояли чугунная печь и топчан с толстыми шерстяными кошмами.