Три персонажа в поисках любви и бессмертия - [23]

А звать их вместе будут Ивобеллой.

12

После этого их разговора Изабелла на сеансах с художником не появлялась два дня. Она ждала сидя на помосте, прислушиваясь к одинокой виоле, ждала в своей комнате, глядя в сад из окна. Вот бы погулять. Но никто за ней не приходил и никуда не вел. Только появлялись девушки, приносили еду и прочее делали необходимое, и сразу удалялись, ничего ей не нащебетав, странно озираясь по сторонам, как будто чего-то опасались. Она ждала. Хоть бы книгу ей какую дали. Она бы начала буквы узнавать и заранее складывать. Но не давали.

На третий день, она уже и ждать перестала, пришла Изабелла в залу для художеств, совсем под конец сеанса, без виолы. Не одна, был при ней Бенедетто. Прошли все втроем в студиоло. Присели. Помолчали. Она подумала, зачем не так, как раньше. И еще: что теперь будет. И как будет потом, то есть всегда. Между раньше, теперь и всегда вторгалась неясность. Жизнь не повторялась в деталях, становилась непредсказуемой. Хоть пространственно была она пошире, да уж больно тревожно. Но не успела она про это додумать, как Бенедетто начал говорить на своем красивом, другом, чем Изабеллин, но понятном языке. Он рассказывал о том, что она уже и так знала от сестры: об отце ее, Иво Великолепном. О его поэтическом даре, о состязаниях, библиотеке и студиоло с коллекциями. Ей нравилось слушать снова о том, о чем она уже понятие имела и частью чего уже была, хоть пока что снизу, как травинка была частью горы. Удивительно приятно это было, как погреть лицо на раннем солнце.

Потом Бенедетто открыл одну из тяжелых древесных створок с разводами и достал оттуда сосуд: таких она никогда еще не видала. Он был весь прозрачный как вода, гладкий и блестящий, как струи, спадавшие с горки в саду. Сложной он был формы, не сказать какой – и кругловатый, и длинноватый, и таким носком оканчивался, как если бы там морда какого зверя была. На ножке стоял, в форме птичьей лапки. Бенедетто сказал:

– Вот удивительный предмет из камня горного хрусталя. На деньги, что за него уплачены, можно сотни редких рукописей приобрести, или даже целую армию снарядить. Этот сосуд артист работал пять лет, положил много сил. Точил и точил твердыню, чтобы придать ей совершенство. А по тулову – еще прибавь пять лишних лет – поместил рассказы в тонких линиях.

Он запомолчал ненадолго, давая ей возможность предмет тот рассмотреть, медленно его вокруг оси своей поворачивая. Она глаз приблизила и впрямь, фигуры: лошади, люди. Удивилась, а вместе с тем, нет, не удивилась. Она уже много чего тут повидала. Была приготовлена. Ей только не сильно нравилось, что все это ей рассказывал Бенедетто, а не сестра, которая тут же молчаливо сидела.

А Бенедетто:

– Тут изображается триумф римского императора Цезаря, того самого, что Августа усыновил.

Да она уж и сама так подумала, заранее. Уже кое-чего понабралась, не глупая.

– Цезарь тут изображен в тот момент, когда он триумфально вернулся с войны против галлов. А каждому победителю на колесницу в такой момент триумфа постановлялся раб, который сзади тому на ухо нашептывал, что мол мементо мори, помни то есть, что и ты умрешь. И вот как все вместе здесь сочетается, что этот драгоценный сосуд, столь дорогостоящий и по форме совершенный, можно в мгновение ока разбить, лишь смахнув его рукой со стола.

Бенедетто сделал такой жест, словно собрался сосуд уронить. Но она, хотя ее сердце и занялось, не охнула при нем, как охнула бы с недавнего времени при сестре, не уронила себя.

– И так же наша жизнь, – продолжал Бенедетто. – Мементо мори надо всегда помнить и так во всем решать, поступать и действовать, что если бы жизнь сейчас оборвалась, вот в эту самую минуту, оставить по себе добрую память. Память же – вещь страшная и великая. Богиня ее Мнемозиной зовется. Страшная, потому что ничего не прощает. Великая, потому что людей между собой объединяет, и тех, кто далеко, и тех, кого уже на свете нет. И для нас, для литтерариев, и для вас, для правителей, это главная богиня покровительница. Ибо она есть при том при всем еще и предводительница Муз и главная помощница Аполло.

Она при имени Аполло вспомнила про девушку Дафну в лауровом венке, и ей показалось, что сестра ее тоже самое вспомнила, они повстречались глазами и друг друга этим взглядом поприветствовали. Она только бы того и хотела, чтобы все так дальше продолжалось. Пусть даже Бенедетто при них иной раз присутствует, им обеим истории рассказывает, вместе. Как будто они ровня. Хоть и не так, как наедине с Изабеллой, а хорошо. И пусть одна история перетекает в другую, наслаивается, а другая, старая, через новую просвечивает, и так все вокруг постепенно становится прозрачным и легким. И как тело из-под душного платья, или как земля весной из-под тяжелого снега, что-то настоящее и радостное пусть покажется в конце. Жаль только, что при нем, при Бенедетто, Изабелла была более особая, отдельно от сестры держалась, руки ее ненароком не касалась.

А Бенедетто убрал от греха кристалловую вазу и запер ящик с ней на ключ. Открыл другой и вытянул на свет как бы такой подносец. А на нем множество денежек разной формы и разного цвета. И на них, на каждой, человек, видимый сбоку, со щеки, так же, как и ее образ писался. Бенедетто стал объяснять, что это монеты древние, что на них изображены императоры римские.