Три недели покоя - [34]

— Здравствуйте, тёзка, — сказала пожилая женщина.

— Почему тёзка?

— Потому что я тоже Елизавета Васильевна.

— Откуда вы моё имя узнали?

— Да-к ведь только что Наденька Лизой вас назвала. — И Елизавета Васильевна, так и есть, рассмеялась.

Владимир Ильич поднялся предложить стул:

— Садитесь, пожалуйста.

Он был сдержан и вежлив. Надежда Константиновна была не в своей тарелке, не зная, как вести себя с Лизой. Неприятно, что они сейчас лишь о ней говорили, судили её, а она тут как тут, и, хотя наверняка не слышала их суждений, всё равно неприятно, что пришла в это именно время. Надежда Константиновна досадовала, что Лиза пришла. Кажется, в прошлый раз могла бы понять.

Надежда Константиновна собрала — посуду и понесла в кухню. Пускай без неё займут эту гостью, пусть уж мама.

— А Анны Ильиничны нет, — сказала Лиза.

— Совершенно верно, — согласилась Елизавета Васильевна. — Уехали домой. Погостили и уехали. В гостях хорошо, а дома лучше.

Елизавета Васильевна закурила, и это несвойственное дамам занятие удивило и неизвестно отчего ещё более расположило к ней Лизу. Она тоже необычна, Елизавета Васильевна, необычна по-своему.

Такие наблюдения кружились в голове Лизы, пока она собиралась с духом сообщить о причинах своего появления здесь…

— Я пришла.

— У нас посетители не в диковинку. Владимир Ильич с Надей люди молодые, общительные, не сидеть же кротами в норе.

Лиза заметила, что разговор с ней поддерживает одна Елизавета Васильевна. Надежда Константиновна, собрав со стола, даже не села, а скрестила руки на груди и стояла, прислонившись к стене у арки, должно быть, ждала поскорее избавиться от непрошеной гостьи. Владимир Ильич тоже молчал.

«Нет, эти люди мне далеки, далеки», — подумала Лиза.

Почему-то спокойствие сошло на неё, она перестала смущаться и подробно рассказала о жандармском полковнике.

Наступила пауза. Елизавета Васильевна тихо курила папиросу и не вмешивалась. Елизавета Васильевна знала многие дела зятя и дочери, но старалась быть ненавязчивой и, когда что-то решалось, не выставляла вперёд своё мнение. Если бы Лиза могла разгадать, она узнала бы, какую бурю сожалений и симпатии поднял её рассказ в Надежде Константиновне, стоявшей всё так же без движения у арки, ведущей в соседнюю спаленку. «Эта девочка мне понравилась с первого взгляда. Что-то в ней наивное, светлое. Но слишком уж купеческая невеста, да ещё в таком неприятном доме, потому я от неё отвернулась. Конечно, она обиделась, а вот подавила же самолюбие, пришла предупредить. Значит, первое моё впечатление от этой девушки, похожей на куклу, было верно, значит, внешность обманчива. Как приятно находить хороших людей!»

— Спасибо за предупреждение, Лиза, — ответил Владимир Ильич. — Но пусть вас не беспокоит служебное рвение жандарма. Скорее всего, усердие его от подпития, ведь жандармский-то полковник знает отлично, что за нами нет никаких оснований следить, — ответил Владимир Ильич.

Надежда Константиновна опустила глаза. Хотелось обнять, расцеловать девочку, хотелось спросить: «Да расскажите же, кто вы, откуда, что привело вас в этот жестокий купеческий дом, представляете ли вы, какая жизнь вас ожидает?» Но Надежда Константиновна понимала сдержанность Владимира Ильича. Нельзя рисковать. Остаётся десять дней. Надо вырваться Владимиру Ильичу за границу. Осторожность, осторожность. Один неверный шаг — и погублено дело. «Искра» должна выйти в этом, 1900 году. Осторожность, осторожность.

А Лиза снова задохнулась, как недавно, взбегая на лестницу. Её вежливо поблагодарили. Теперь остаётся встать и услышать: «Прощайте, Лиза».

— Пожалуйста, я вас прошу не говорите никому, что я к вам приходила. Я потихоньку от них.

Она не наклонила головы, стараясь быть светской, стараясь скрывать в обществе чувства, как учила Татьяна Карловна. Но две едкие слёзы выкатились из её небесно-голубых глаз и поползли вдоль носа к губам. И она не нашла за корсажем платка и вытерла слёзы согнутым пальцем. Владимир Ильич вскочил. Не встал, а вскочил. Смятение отразилось у него на лице. Эти две горючие слёзы и согнутый палец вдруг открыли ему всю Лизу. Одиночество, сиротство, душевное неустройство её.

У вас нет родителей?

Нет.

Кто-нибудь близкий у вас есть?

Нет.

— Как — нет? А жених? Ведь тот человек, с которым вы ехали на пароходе, ваш жених?

— Да.

— Ему вы тоже не сказали, что идёте к нам?

Нет, нет, конечно, нет! Но он другой. Он не такой, как они. Он меня любит. Когда мы поженимся, я уверена, я буду на него влиять, он никогда не станет грабить и разорять людей, как Кондратий Прокофьевич, никогда, никогда. Я буду влиять на него. Ненавижу купцов!

А идёте замуж за купца.

Он другой.

Миленькая моя, другой или не другой, да вы-то любите ли его? — участливо сказала Елизавета Васильевна.

С таким участием, такой прозорливостью, что Лиза почувствовала — здание, которое она строила под руководством Татьяны Карловны, прочное, как крепость, здание её счастья заколебалось, трещины зазмеились вдоль стен.

Впрочем, не будем обсуждать Лизино счастье. Ей уже было неловко и совестно за свои две слезы.

— Я ценю его любовь, — гордо ответила Лиза. — И вообще сейчас уже поздно.