Три любви Фёдора Бжостека, или Когда заказана любовь - [3]

Новозыбков встретил его облупившимися домами и грязными улицами, зато распускающейся зеленью деревьев и показавшимися на ухоженной клумбе возле Дома Центрального Комитета партии на площади имени Ленина тюльпанами. Город, помимо тюрьмы, мало, чем известен, а если в масштабах страны, так и вовсе рядовой областной центр. Ну, разве что тем, что здесь родился уже упоминавшийся Павел Дыбенко, будущий кровавый комиссар-матрос, будущий командарм 2-го ранга, и будущий «американский шпион», расстрелянный 29 июля 1938 года по сфабрикованному обвинению. И ещё одна, менее известная личность – Казимир Гертель, еврей по-национальности, архитектор и кинорежиссёр, не оставивший после себя, к сожалению, ни одного законченного фильма и расстрелянный в том же 1938 году уже как «польский шпион». То есть, город маленький, но всё-таки как минимум двух шпионов международного класса взрастил. Вот, пожалуй, и всё.

Но это было в прошлом, когда в стране наводили новый порядок, тотальная шпиономания была приметой того времени, и отлавливали и отстреливали, в основном, польских, американских и японских шпионов. Сегодня же страна жила трудовыми буднями, эхом пятилеток, очередными запусками спутников земли и новыми видами вооружений, откладывая до восьмидесятых годов сытый и обеспеченный быт в обещанном Хрущевым коммунизме. По крайней мере, 19 миллионов человек верили в это, ибо именно такого количества достигла численность Компартии Советского Союза. Теперь в неё входило более половины граждан, имевших среднее образование, что по сравнению с предыдущими периодами было значительным продвижением вперёд. Правда, членство в партии перестало походить на участие в революционной организации, оно превратилось для многих в картбланш на продвижение по службе, и не более того. После ареста писателей А. Синявского и Ю. Даниэля радио и телевидение начали клеймить позором диссидентов, этих отпетых отщепенцев и наймитов капитализма, и на все лады варьировали судьбоносную для страны брежневскую фразу «экономика должна быть экономной», хотя никто так и не мог понять сущностного её смысла. О подавлении чехословацкого восстания 1968 года старались практически не говорить ничего, а если говорить и показывать по телевидению, то, в основном, те эпизоды, в которых чехословацкие контрреволюционеры, эти прихвостни буржуазной идеологии, бросали на мирные советские танки бутылки с зажигательной смесью, именуемые в народе «коктейлем Молотова». А между тем страница биографии нашего героя, бодро шагающего в это время по улицам города Новозыбкова, могла бы иметь совершенно иное содержание, так как год его призыва совпал с началом этих самых событий в братской стране. Но служить его отправили в совершенно другом направлении, к тому же за тридевять земель от места призыва. Когда в руки призывной комиссии попала его анкета, в которой значилось «по национальности поляк» и «место рождения – новозыбковская тюрьма», решение было однозначным: «для прохождения воинской службы направляется в Дальневосточный Военный округ». Видимо, короткой «оттепели» пришёл конец, национальный вопрос в связи с появлением в стране незначительного оппозиционного движения опять переместился с десятых-пятнадцатых позиций на пятую и стал учитываться почти как в сталинские времена. А в начавшемся брежневском застое, не доходившем в своём определении до широких масс, кремлёвские аппаратчики кого только не обвиняли, в том числе и еврейскую часть общества, начавшую бойкотировать историческую поступь социалистического строительства и требующего своего права на беспрепятственную эмиграцию в США.

Но про всё это двадцатиоднолетнему Фёдору знать было не положено. Да если б он и знал, то вряд ли смог бы понять своим ограниченно-регламентированным сознанием, втиснутым в узкий коридор разрешённых идей и понятий армейской муштрой, что это предпосылки тех будущих преобразований, которые должны были наступить в его стране. Он даже плохо знал свою родословную, которая строго замалчивалась матерью, и про которую следовало догадываться, что была она если не криминальной, то наверно враждебной социалистическому строю и, следовательно, вряд ли достойной гордости и подражания. А между тем звенья её были достаточно интересны.

Как и у большинства граждан необъятной Советской страны, биография рода должна была начинаться только после Великой Октябрьской социалистической революции. Потому что все те по генеалогии, кто родился и жил до неё, были буржуями, контрой и неблагонадёжным элементом – это если говорить о городском населении – либо элементом крестьянским, который неблагонадёжным считался всегда с момента появления колхозов. Короче, бабушкой Фёдора – правда, без документального подтверждения этого ввиду пропажи или изъятия компетентными органами семейных документов – являлась знаменитая анархистка так называемого «безмотивного» уклона, ближайшая сподвижница батьки Махно, Мария Григорьевна Никифорова. Причём бабушкой названной, поскольку она по природе своей была… гермафродитом. А вот дедушкой, и, надо полагать, родным, являлся польский революционер-анархист Витольд-Станислав Бжостек, имевший к тому времени сына. Витольд-Станислав появился в России в 1917 году с целью найти деньги на разжигание мировой революции, встретил приехавшую в это время из Франции Марию, и они, как ни странно, поженились. Правда, буквально после этого красный вихрь революционных событий развёл их на некоторое время в разные стороны. У Марии к этому времени был уже достаточно богатый опыт монархо-террористической деятельности. После побега из сибирской ссылки в Японию она приплывает в США, затем переезжает в Испанию, после чего попадает в Париж. Будучи дочерью обедневшего царского офицера-дворянина, она прекрасно владеет несколькими европейскими языками, что позволяет ей поступить в студию к знаменитому Огюсту Родену и одновременно в офицерское училище. Занятия военными науками сменяются уроками у великого скульптора и встречами с Модильяни, Пикассо, Аполлинером. Деньги на всё это она получает от таких же, как она, монархистов, только французского или американского разлива. Затем она попадает во французский легион и вместе с ним в Грецию, где в это время идёт война с Турцией. Прослышав о революции в России, она немедленно бросает греческую эпопею, дезертирует из армии и, прорвавшись через три линии фронта, возвращается домой. Здесь она – уж неизвестно, какими путями – знакомится с хромоножкой Нестором Ивановичем Махно и ненадолго становится его соратницей (и любовницей?). Они приезжают в Москву, где встречаются с Лениным, посещают Нижний Новгород, Самару, Царицын. Видят грандиозные изменения во всех сферах жизни, в том числе и в сфере социальной. В Саратове участвуют в демонстрации под лозунгом: «Долой стыд!». На память в Губернском Совете получают копию декрета, вступившего в действие 1 января 1918 года, с целью популяризации его у себя, на Украине. При чтении этого декрета не могут удержаться от смеха на первых параграфах, но дочитывают до конца уже с революционной серьёзностью и принципиальностью: