Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - [81]

— Открой, мерзавка!

Если же та не встанет и не откроет, Селита устроит страшный скандал на лестничной площадке. А когда откроет, то она ей скажет:

— Впусти меня. Закрой дверь. А теперь мы с тобой вдвоем…

Осмелится ли тогда Мадо изображать из себя и дальше «слабое, беззащитное существо», моргая своими якобы невинными глазами.

Вот этими самыми руками и ногтями Селита хотела бы впиться в ее мягкое и слишком белое тело. Ей так нужно было заставить Мадо кричать от боли и просить пощады.

— Теперь ты понимаешь, что ты им никогда не завладеешь? Отвечай, тварь! Отвечай, дешевая потаскушка! Отвечай, говорю я тебе!

Она провела рукой по лицу и посмотрела на Людо, который, решив, что она просит еще выпить, отрицательно покачал головой.

— Ты знаешь ее адрес в Бержераке?

— Я знаю только, что ее мать там заведует почтовым отделением.

— Ее действительно зовут Мадо Леруа?

Она уже забыла сцену, увиденную через окошечко в двери, когда новенькая протягивала свое удостоверение Леону, который вполголоса произнес ее фамилию.

Пусть она не может пойти сражаться в отель «де Ля Пост», но ей доступен другой способ мести.

Полчаса спустя она вышла из кабаре вместе с Мари-Лу.

— Куда же мы идем? — спросила подруга.

— На телеграф.

Одно окошечко работало всю ночь. Селита написала на телеграфном бланке пером, которое сильно царапало: «Мадам Леруа, заведующей почтовым отделением, Бержерак, департамент Дордонь».

Немного подумав, она составила такой текст: «Ваша дочь Мадо принята для участия в стриптизе в кабаре «Монико» в Канне».

— А подпись? — спросила почтовая служащая, прочитав текст с невозмутимым видом.

Тогда Селита назвала первое пришедшее на ум имя — Каролина Дюбуа. Больше ее ни о чем не спрашивали.

Мари-Лу скромно дожидалась на пороге.

— Ты уверена, что не сделала глупость?

Селита рассмеялась:

— Мне теперь уж все равно, глупостью меньше, глупостью больше… Тебе не хочется напиться, а?

— Нет, если ты пойдешь пить, я тут же возвращаюсь домой.

Нельзя сказать, что это было только желание напиться. Селита испытывала потребность в чем-то более неопределенном и чувствовала себя несчастной и оскорбленной.

Она молча разделась в комнате, которая ей показалась сегодня особенно неуютной, безликой и уродливой.

Вопреки своим привычкам, она улеглась голой и не почистила зубы. Мари-Лу легла позже нее и погасила свет.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Прошло несколько минут, и теперь Селита твердо шала, чего она так мучительно желает: мужчину, безразлично какого, лишь бы он смог раздавить ее, причинить ей боль и снять нервное напряжение.

Возможно, оттого, что она много выпила и в ее затуманенном мозгу произошел какой-то сдвиг, ей вдруг захотелось встать, накинуть пальто прямо на голое тело и отправиться на улицу, чтобы попросить первого попавшегося мужчину помочь ей. В прошлую ночь, хотя она этого совсем не желала, у нее был Эмиль.

Через приоткрытое окно и закрытые ставни она слышала шаги, шуршание шин велосипедов — мимо проходили люди, одни возвращались с ночной смены, другие направлялись на дневную работу.

Ее глаза были устремлены в темноту, тело напряжено, болели кончики грудей. Она так стиснула зубы, что они заскрипели. С соседней кровати послышался сонный голос Мари-Лу:

— Что с тобой?

Тогда она зашлась в крике:

— Ничего! Ты меня слышишь? Ничего! Я…

И вдруг, обмякнув, почувствовав себя опустошенной, разразилась громкими рыданиями.

Часть вторая

Глава первая

Не сговариваясь, все трое выбрали в своем гардеробе одежду поскромнее, попроще и почти не наложили косметики. Если посмотреть на них, тихо сидящих в саду, то кажется, что это девушки, вышедшие из церкви после мессы.

Наташа пришла раньше всех и подождала остальных на небольшой узкой улочке, ведущей вниз. «Понтиак» мсье Леона стоял там позади длинной ярко-красной спортивной машины хирурга.

Когда подошли ее подруги, вопросительно посмотрели на нее, Наташа сказала:

— Началось это четверть часа назад. Мы вроде бы сможем обождать в саду, но если не произойдет какого-нибудь несчастья, мы все равно ничего существенного не узнаем сегодня.

Они находились в Эстерельской клинике, расположенной в тихом старинном квартале, где только собаки и кошки бродили по улицам, резко поделенным на теневую и солнечную сторону, и виноторговцы мыли свои бутылки.

В саду с аллеями, усыпанными светлым гравием, было много тени от деревьев, чья листва поражала разнообразием оттенков зеленого цвета, а в глубине у самой стены кудахтали куры, отгороженные мелкой решеткой.

Редко девушкам доводилось бывать где-либо в такое время, и к тому же всем вместе, ибо еще не наступил полдень и они почти не спали. Большинство окон клиники были открыты, и больные, мужчины и женщины, в халатах из хлопчатобумажной материи с тонкими синими полосами, высовывались поочередно, чтобы посмотреть на девушек.

Из них троих Селита была самая бледная и выглядела более взволнованной. В течение десяти дней, пока мадам Флоранс находилась в клинике и ее обследовали, брали анализы и делали рентгеновские снимки, она приходила сюда каждый день в часы посещений, и места ей были уже хорошо знакомы.

Селита знала, что на первом этаже располагалось родильное отделение. Два дня назад она видела, как везли по коридору женщину из шестой палаты, а следом шла медсестра с пятнами крови на переднике и несла в руках новорожденного.