Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - [25]

Перед ним стояла Кэй, и Кэй улыбалась.

— Пошли… — произнес он, не глядя ей в лицо.

— Что с тобой?

— Со мной ничего. Пошли.

Она была в черном шелковом платье. Ясно было, что она и не могла бы надеть какое-то другое. И тем не менее она явно купила белый воротничок с вышивкой, которого он у нее не видел, и это почему-то, без всяких оснований разозлило его.

— Пошли.

— Но ведь ланч готов, понимаешь…

Он это понимал и прекрасно видел комнату, впервые за долгое время хорошо прибранную. Он догадывался и о присутствии за окном старого еврея-портного, но ничто его не радовало.

Ничто! В том числе и Кэй, которая была сбита с толку, не хуже, чем недавно Ложье, и в ее глазах он видел ту же уважительную готовность уступить, которую, должно быть, испытывают люди при столкновении с человеком в припадке.

Он был на пределе. Понимают это или нет? Если не понимают, пусть ему немедленно об этом сообщат, и он отправится сдыхать в своем углу.

Вот так!

Но пусть не заставляют его чего-то ожидать и не задают вопросов. Ему это надоело. Что именно? Вопросы! Во всяком случае, те, которые он сам себе задает. Он от них просто заболевает, да, именно, становится нервнобольным.

— Ну и как?

— Я пойду, Франсуа. Я думала, что…

Ничего не выйдет! Она думала приготовить для него приятный маленький обед. Он это знал и видел, он не был слепым. Ну что с того? Разве такую он ее полюбил, с эдаким блаженным видом молодоженки? Разве они уже были способны остановиться оба.

Он, во всяком случае, нет.

— Мне кажется, что плитка…

Тем хуже для плитки, пусть она горит, пока придет время о ней подумать. Горела же лампочка двое суток подряд. Разве он о ней беспокоился?

— Пошли.

Так чего же именно он боялся? Ее? Самого себя? Судьбы? Одно было очевидно: он испытывал потребность вновь вместе с ней окунуться в толпу, опять тронуться в путь и бродить, заходя в маленькие бары, толкаясь среди незнакомых людей, перед которыми можно не извиняться, когда их задеваешь или наступаешь на ноги, потребность снова нервничать, видя, как Кэй неторопливо оставляет круглые отпечатки губ на якобы последней сигарете.

Надо ли верить в то, что она это поняла?

Они оказались на тротуаре. Он не знал, куда идти, а она не осмеливалась проявить любопытство и спросить его.

Тогда глухо, как если бы раз и навсегда покорился судьбе, он повторял, когда она его брала под руку:

— Пошли.

* * *

Это были изнурительные часы. Казалось, что он упрямо, с неким садизмом, водил ее по тем местам, где они бывали вместе.

В кафетерии Рокфеллеровского центра, например, где он заказал точно такое же меню, что и первый раз, Комб долго и яростно следил за ней. Потом спросил неожиданно:

— С кем ты уже приходила сюда?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не задавай вопросы. Отвечай. Когда женщина отвечает на вопрос вопросом, это значит, что она будет лгать.

— Я тебя не понимаю, Франсуа.

— Ты ведь приходила сюда, ты сама об этом говорила. Признайся, было бы странно, если бы ты приходила сюда одна.

— Мне случалось тут бывать с Джесси.

— А еще?

— Не помню.

— С каким-нибудь мужчиной?

— Может быть. Да. Давным-давно с одним другом Джесси.

— Другом Джесси, который был твоим любовником.

— Но…

— Признайся.

— Ну, как сказать. Да, кажется… Один раз в такси.

Он представил себе внутренность такси, спину шофера, лица в темноте, белеющие молочными пятнами, и ощутил на губах вкус этих вороватых поцелуев, сделанных наспех, как будто прямо в толпе.

Он закричал:

— Шлюха!

— Но это для меня так мало значило, Фрэнк!

Почему она вдруг назвала его Фрэнк?

Он или кто другой, не так ли?.. Одним больше, одним меньше.

Почему она не возмущается? Он рассердился на нее за ее пассивность и приниженность, вывел наружу и потащил дальше, не останавливаясь, как будто его тянула вперед какая-то темная сила.

— А по этой улице ты уже ходила с мужчиной?

— Нет. Не помню.

— Нью-Йорк так велик, не правда ли? Тем не менее ты тут живешь уже немало лет. Никогда не поверю, что ты не посещала баров, таких, как наш, с другими мужчинами и там слушала бесконечное множество других пластинок, из которых каждая была в тот момент вашей пластинкой.

— Я никогда не любила, Фрэнк.

— Ты лжешь.

— Думай что хочешь, но я никогда не любила. Так, как люблю тебя.

— И вы ходили в кино! Я уверен, что тебе случалось посещать кинотеатр с мужчиной, и в темноте вы занимались непристойными делами. Признайся!

— Не помню.

— Припомни, где это было. На Бродвее? Покажи мне кинотеатр.

— Может быть, в «Капитоле» один раз.

Они были от него примерно в ста метрах и видели, как зажигались и гасли красные и желтые буквы.

— Это был один молодой офицер-моряк. Француз.

— И долго вы были любовниками?

— Одну неделю. Его судно стояло в Бостоне. Он приехал в Нью-Йорк с другом.

— И ты, конечно, с ними обоими…

— Когда друг понял, он нас покинул.

— Держу пари, что вы встретились прямо на улице.

— Да, так и было. Я их узнала по форме и слышала, как они говорили по-французски. Они не знали, что я понимаю, а я позволила себе улыбнуться. Они тогда заговорили со мной.

— В какой отель он тебя привел? Где вы с ним спали? Отвечай.

Она молчала.

— Отвечай.

— Зачем тебе так нужно это знать? Ты сам себе причиняешь боль из-за ерунды, уверяю тебя. Это все совершенно несерьезно, пойми ты.