Три колымских рассказа - [4]

— Да, Любин муж быстро отучит! Вон как Леньку-прораба…

— Давайте идите, идите ка своей дорогой, — внушительно сказал Мишаня, направляясь к брезентовым курткам.

Парни нехотя повернули назад.

Когда Люба скрылась за мостиком, благодарно помахав экскаваторщикам веткой, Винтик, взглянув на Николая, проговорил с усмешкой:

— Ты, что же, Николка, мыло-то в ручей бросил? Подбери, пригодится! — И он подмигнул товарищам.

А Николай все стоял, неотрывно глядя за мостик вслед Любе.

Когда все улеглись в общежитии на шатких топчанах, Артемьев понял: не уснуть ему сегодня! В комнате темно, пахнет табачным дымом. Цветов бы нарвать, веток хвойных принести. Вон на сопках зелени сколько! Сходить, что ли?

Когда он у двери завязывал накомарник, из угла, где лежал Мишаня, раздался смешок.

— За мост собрался?

— На сопку. Багульнику хочу набрать.

— Без пользы дело.

— Какое дело?

— У Винтика спроси. Он объяснит, что к чему. Он у нас романы читает!

— Насчет романов — случается! А букеты твои, это точно, цели не достигнут. На Колыме цветы без запаха, а женщины без сердца. Слыхал, наверно?

По правде сказать, вопрос женских сердец пока Николая мало интересовал. Он и сам не мог понять, почему его вдруг куда-то потянуло.

— Пусть идет, раз ему не спится.

Николай тихонько притворил дверь.

Полдень был легкий, прозрачный. За ручьем, в распадке, — море лиловых цветов. В колючих кустах перекликались кедровки. Комары над лугом висели черным столбом. Пучок ирисов, колокольчиков, иван-чая в руках у Артемьева становился все больше. Незаметно для себя он подошел к длинному желтому сараю. Упряжь, несколько саней и водовозка с поднятыми оглоблями… Ясно, это и есть конбаза. Недалеко от сарая стояла землянка. Вход, как в погреб, окно вровень с землей.

На чурбачке, у дверей землянки, сидел маленький, прямо-таки игрушечный человечек в сатиновой косоворотке с оловянными пуговицами. Морщинистую щеку его рассекал шрам. Человек вырезал пыжи из старого валенка. Рядом на траве желтела горка патронов. Охотник, наверно.

Приход молодого человека хозяина не удивил.

— Чаю хочешь? — спросил он таким тоном, будто сто лет знал Николая. — Наливай. Чайник на плите, под навесом. У Ефима Пинчука, брат, просто. Цветов, значит, принес?

— Гулял. Вот и собрал. А таскать надоело. Можно у вас оставить?

— Ох, куда ж мне от вас, цветочники, деваться! — вдруг застонал старик и сморщился, как от зубной боли. — Ну давай. Я их в цибарку поставлю. В ведро, по-вашему. Я-то сам из Белоруссии.

— А давно оттуда?

— Как тебе сказать? Прибыл в тот год, как Нобиле спасали. Да ты этого не можешь помнить. Выходит, на третий десяток пошло… А сам с курсов? Новенький? Я слыхал.

Пинчук зашел в землянку и возвратился с огромной банкой из-под томата.

— Прилаживай свой веник. Да воды плесни, не забудь. Я вот смотрю — парень ты красивый: прямой, как верба, волосы овсяные. По тебе небось дома десять девок сохло. В твои-то годы только на гармошке играть да по вечеркам бегать. А здесь не придется. Чего краснеешь? Дело молодое. Только на сарай ты не косись. Нету ее. Цыганку угнала пастись. Коровушку.

— У вас ведь конбаза. Откуда же корова?

— А что для нее одной скотник сооружать? У нас десять лошадок-якуток. За ними я хожу. А корова одна…

— Зачем же ее одну держать?

— Мама родная! Был бы у тебя пацан, ты б дурацких вопросов не задавал! Колыма ведь, У нас в поселке девять баб и у всех, кроме Любавы, малые дети. Чем кормить прикажешь? Всякая овощь сюда доставляется сухая. А вон у Ирины-телефонистки ребеночек искусственный… Только молоко и спасает. И всем другим ребятишкам хватает понемногу. Доярка у нас Люба куда какая отменная…

Николай отставил кружку с чаем.

— Ты пей, не стесняйся! Одним чаевником больше, одним меньше… Тут вечно бродят… гости. Одному водички попить, другому расскажи, как на медведя ходил. А ты вот — за цветами. Пока сам за дояра был, никакого лешака сюда не тянуло. А теперь весь участок табуном так и ходит, так и шастает!

— Так ведь я действительно за цветами, я таких никогда не видел…

— Кто б стал спорить? — Пинчук прикрыл шрам на лице. — Другие тоже не без причин. Но дело-то в чем? Красота манит. Таежник человек тонкий. Он может за десять, за сто верст прийти. Зачем спрашивается? На поклон. К красоте.

— Да, вы правы…

— А как же! Взять хоть Иру-телефонистку, У нее, бедняжки, не глазки, а пуговки. На них за сто километров любоваться не придут. А Любава… Любава — она нигде не затеряется. Ко-ро-ле-ва!

Николай невольно закивал головой.

— Вот только мужику ее каково? Три ордена Славы завоевал, полный георгиевский кавалер по-старому, — старик многозначительно поднял сухонький палец. — Отваги, стало быть, не занимать. А в этом деле что он может? Все смехом да шутками, некоторых даже в гости зовет, а в душе у этого Лисьего Носа…

Артемьев так и подскочил.

— Она за Романом?

— А то за кем же еще?

Пинчук пристально взглянул на Николая и вдруг ни с того ни с сего закричал:

— Ты что привязался ко мне? Расспрашиваешь все! Тебе десять раз сказано: проваливай! Нет! Расселся, как зять на именинах. Как… прораб, все равно…

Парень хотел было ответить, что никакого «проваливай» он не слышал, по вместо этого опять невольно задал вопрос: