Три карата в одни руки - [71]

Но сюрпризный веник — это дополнительные хлопоты. А главы некоторых бытовых учреждений предпочитают демонстрировать свой отклик на злобу дня, обременяя дополнительными заботами кого угодно, но только не самих себя.

Ведь это так просто. Берется обыкновенная рядовая услуга из числа тех, которые положено безоговорочно оказывать буквально всем без малейшего исключения. То есть не только заслуженным ветеранам пахоты, не только механизаторам узкого профиля, но даже, смешно сказать, беглым алиментщикам. (Согласитесь, что при всей нашей общей неприязни к этой малопочтенной категории лиц, даже к ним негуманно применять такое мощное средство воздействия, как отлучение от бани.)

Ну, а дальше и того проще. Дальше вешается объявление с покушением на актуальность. И вот уже нормальная услуга, оказываемая за нормальную цену, становится проявлением особой теплоты, а прогулка с мочалкой — уже не обычная гигиеническая процедура, а нечто из разряда «идя навстречу пожеланиям…».

Между тем единственный, кому завбаней воистину «пошел навстречу», — это самому себе. Во-первых, он самоуправно сложил с себя часть своих прямых обязанностей. Во-вторых, он как бы приподнялся на следующую ведомственную ступеньку, присвоив себе право делить всю публику на чистых и нечистых, на тех, кто достоин купить билетик, и тех, кому это нехитрое право надо еще заслужить.

Но и не это самое главное. Суть в том, что лихое объявление как бы упорядочивает беспорядок: раз висит рукописный листок, жалобную книгу не выдают.

И вот, скажем, приходит в сельский магазин уважаемый человек, здешняя учительница, и видит на полке эмалированную кастрюлю крупного размера. А продавщица отвечает:

— Эта кастрюля не для вас.

— То есть как? — изумляется учительница.

— А так, что вы имеете право на кастрюлю емкостью до восьми литров. Что крупнее — это уже автолавка.

— Странно… Тогда дайте пачку стирального порошка.

— Нет!

— Да вот же они!

— Я говорю: для вас нет! Порошок — это тоже автолавка.

— Ничего не понимаю! Насколько мне известно, автолавкой называется автомобиль, специально оборудованный для розничной торговли в местах скопления покупателей. Это как бы прилавок на колесиках. А где ваши колеса?

— На колесах завмаг уехала в райцентр на совещание. Но тружеников-то обслуживать надо?

— Конечно, надо. Как депутат сельсовета я сама настаивала, чтобы на фермах и полевых станах люди без затрат времени и хлопот могли приобрести все необходимое.

— Вот видите! Сами настаивали, а сами скандалите! Говорить все мы мастера, а когда наша автолавка…

— Да где же она, автолавка? Где? Покажите мне ее! — в сердцах воскликнула учительница.

— Во-первых, не кричите в учреждении, а то напишем по месту работы и вас вызовут на педсовет, — пригрозила продавщица. — А во-вторых, чем занятых людей отвлекать, прочитали бы лучше объявление.

И разворачивает неумолимая продавщица учительницу лицом к стене и демонстрирует объявление, где и впрямь черным по белому говорится: идя, мол, навстречу совершенствованию обслуживания непосредственно занятых тружеников, нижеследующие товары (далее идет список не жуткого дефицита типа туалетной бумаги, а нормальных товаров, каковых в принципе хватает на складах райпотребсоюза) считаются продаваемыми через автолавку.

И уходит добрая учительница, недоумевая. И прикидывает, к кому бы из бывших учеников, а ныне «непосредственных тружеников», обратиться с просьбой купить для нее пачку порошка. И даже ищет про себя какие-то резоны для такого удивительного объявления.

Только не ведает того учительница, что не заботой о доярках продиктовано объявление, но исключительно ленью. Ведь грузить в автолавки кастрюли и порошок — это хлопоты! Куда проще вывесить наскоро исцарапанный листок и уткнуть всю «прочую» публику лицом к стене. А тем, кто потребует жалобную книгу, — отказать!

И не просто отказать, а еще упрекнуть в непонимании актуальности.

Уймись, Глафира!

Недавно один председатель колхоза, выступая на районном совещании, обрисовал отдельные временные трудности с зимовкой скота и призвал дать по рукам. Обрисовка была ажурная, легким стремительным штрихом, как этюдные наброски Сарьяна, где детали почти неуловимы, однако настроение прочитывается отчетливо.

Так вот, настроение председателя было премерзким, тут не могло быть двух мнений. Однако детали: как хранились корма, кто отвечал за их сохранность и почему бездействует кормоцех — все это оставалось почти неуловимым.

Что же касается рук, которым надлежало дать по запястьям, то тут председатель не скупился на подробности, как ранние передвижники. Руки принадлежали пенсионеру Павлу Ивановичу Миненко.

— Что обязан делать каждый честный труженик в такие решающие моменты сельскохозяйственного производства, как сенокос? — вопрошал председатель и сам же отвечал: — Работать! Он обязан работать в своем родном хозяйстве, чтобы внести личный вклад…

Ну, и так далее. Павел Иванович Миненко, лодырь, вымогатель, ловец длинного рубля, эгоист, секущий под корень экономику родного села, был пригвожден и распят, а руководитель районной художественной самодеятельности со вздохом вписал его фамилию в свой блокнот, чтобы воздать тунеядцу должное ехидной частушкой.