Три грустных тигра - [60]

здесь») в туристическом магазинчике напротив старой, обветшавшей Испанской крепости. Работаем Без Выходных, Включая Воскресные Дни — Мы говорим по-Английски. Нагрузившись cadeaus[36], мы решили сесть impropmptu и пропустить по паре освежающих, приятственных стаканчиков в старом café, которое сеньора Кэмпбелл углядела на другом конце площади, в двух кварталах. Заведение тавтологически называлось «Старое кафе», но было совсем неплохо находиться в тихой, удушливой, живописной атмосфере цивилизованного Воскресенья, в старой нижней части Испанского Города. Мы просидели там около часа, расплатились по счету и вышли. Тремя кварталами позже я вспомнил, что забыл трость в кафе, и повернул назад. Никто из присутствовавших, кажется, не видел ее и в помине, что меня ни капли не удивило. Подобные странности на каждом шагу встречаются в таких странах. Снедаемый досадой, я вновь вышел на улицу, слишком глубоко подавленный для такой незначительной потери.

«В мире полно тростей, дорогой», — сказала сеньора Кэмпбелл, и, помню, я как бы увидел себя со стороны смотрящим на нее не с удивлением или яростью, а в некоем трансе, не в состоянии оторваться или удалиться от слепящего сияния, исходящего от этого доктора Панглосса в юбке, выпущенного на свободу.

Я быстро зашагал в поисках стоянки такси, завернул за угол, остановился, посмотрел вперед, потом назад и встретился с удивленным лицом сеньоры Кэмпбелл, которое теперь было подобно зеркалу, поскольку она, в свою очередь, смотрела на мое удивленное лицо. Чуть поодаль, по узкой улочке шел цветной старик с моей тростью. Вблизи он оказался не стариком, а человеком без возраста, этаким монголоидным придурком. Не представлялось возможным прийти к соглашению с ним ни на Английском, ни на относительном Испанском сеньоры Кэмпбелл. Цветной не понимал ни одного языка; вот она, Немезида иностранца. Обеими руками он вцепился в трость, будто утопающий.

Из-за возможного слэпстика[37] я побоялся просто схватить трость и дернуть за один конец, как советовала поступить сеньора Кэмпбелл, поскольку, смерив взглядом попрошайку (это был один из тех профессиональных попрошаек, что можно встретить за границей где угодно, даже в Париже), убедился в крепости его сложения. Я попытался знаками дать понять, что трость моя, но потерпел полный крах, а он в ответ издавал лишь какие-то странные, хрюкающие звуки, настолько же чуждые мне, насколько ему — человеческая речь. На минуту мне вспомнились туземные музыканты и их лирические глотки. Нищий своим поведением также противоречил научной теории, утверждающей, что все монголоиды веселы, приветливы и склонны к музицированию. Где-то поблизости радио орало самые оглушительные Кубинские песни. И поверх (краха) сеньора Кэмпбелл, полностью ассимилировавшись, выкрикнула предложение перекупить трость, но я, само собой, этому воспротивился. «Дорогая, — отчаянно провыл я, одновременно пытаясь блокировать продвижение нищего вперед собственным недюжинным скелетом и укрепить позиции, — это дело принципа: трость принадлежит мне», — и тут же усомнился в смысле этих слов, ибо истошно выкрикнутый принцип перестает быть таковым. В любом случае, я не собирался дать ему улизнуть только потому, что он был дефективный, и уж всяко не стал бы снова покупать трость, наступая на горло своим убеждениям. «Я не из тех людей, которых можно шантажировать», сказал я миссис Кэмпбелл, уже не так громко, сходя с тротуара на мостовую вслед за нищим, который чуть было не сбежал на другую сторону улицы. «Я знаю, медовый мой», ответила она ответила.

Однако кошмары Саванны — реальность Гаваны. Как водится, вскоре вокруг нас собралось небольшое скопище местных, и я разволновался, так как не желал пасть жертвой ярости линчевателей. Со стороны я выглядел иностранцем, наживающимся на беззащитном туземце, а в толпе было немало и черных лиц. В центре же непоколебимо возвышается единственный Лютеранин, одинокий Максималист, сражается с иррациональными доводами извне.

Народ, однако, вел себя в рамках, учитывая обстоятельства. Сеньора Кэмпбелл в меру своих способностей объяснила ситуацию, и один из собравшихся, владеющий ломаным английским, в примитивных выражениях даже вызвался быть посредником. Сей доморощенный Хаммаршельд попытался без видимого успеха наладить контакт с этим монголом, мякиноголовым или марсианином. Тот лишь отступил на пару шагов назад, словно обращаясь в бегство, держа, прижимая, обнимая трость и бормоча нечто на неизвестном языке, с шумом и яростью, ничего не значащее разумеется. Или, точнее, в который раз давая понять, что трость — его частная собственность. Толпа, как свойственно толпам, выступала то за нас, то в пользу нищего. Моя супруга все еще пыталась умолять. «Это область принципа, — сказала она, не исключено, что именно по-испански. — Этот сеньор, Кэмпбелл, — законный владелец прогулочной трости. Он купил ее вчера для себя и сегодня утром оставил в старом кафе, а этот кабальеро… — имея в виду малахольного, нацелив на него левый указательный палец, — взял ее оттуда, где мой муж… — указывая на меня правым пальцем, — ее оставил, но она ему не принадлежит, — отрицательно покачивая белокурой головкой, — нет,