Три грустных тигра - [55]

Вскоре вокруг нас собралась небольшая толпа местных, и я занервничал: не хотелось пасть жертвой линчевания, уж очень смахивало, будто иностранец придирается к беззащитному туземцу. Народ, однако, вел себя вполне прилично, учитывая обстоятельства. Миссис Кэмпбелл, как смогла, объяснила ситуацию, и даже нашелся кто-то, кто говорил по-нашему, правда, на довольно примитивном английском, и вызвался быть посредником. Он попытался наладить контакт с этим идиотом, но все без толку. Тот лишь прижимал к груди трость и знаками и мычанием показывал, что она — его. Народ, как это обычно бывает, становился то на мою сторону, то на сторону нищего. Моя супруга все пыталась разъяснить. «Это вопрос принципа, — сказала она на каком-то подобии испанского. — Мистер Кэмпбелл — законный владелец трости. Он купил ее вчера, сегодня утром забыл в кафе, а этот сеньор, — и указала пальцем на малахольного, — ее присвоил, но она ему не принадлежит, нет, друзья». Толпа перешла на нашу сторону.

Очевидно, мы нарушали общественный порядок, и явился полицейский. К счастью, он говорил по-английски. Я все рассказал. Он попытался разогнать толпу, но народ был заинтересован исходом дела не меньше нашего. Потом обратился к идиоту, но, как я уже сказал, тот не вступал в контакт. Нельзя не признать, полицейский потерял терпение и вытащил пистолет, дабы припугнуть нищего. Народ стих, я стал опасаться самого худшего. Но тут он, кажется, понял и отдал мне трость со странной гримасой. Полицейский убрал пистолет и предложил мне дать полудурку денег, не в качестве компенсации, а в подарок «бедняге», как он выразился. Я был категорически против: это означало бы пойти на поводу у социального шантажа, ведь трость-то была моя. Так я и сказал полицейскому. Миссис Кэмпбелл пыталась вмешаться, но я не видел причины уступать: трость была моя по праву, а попрошайка нагло присвоил ее; давать ему деньги за возврат — поощрять вора. Неприемлемо. Кто-то из толпы, как объяснила миссис Кэмпбелл, предложил собрать какую-то сумму в его пользу. Миссис Кэмпбелл по своей благоглупости хотела внести сколько-нибудь из своего кармана. Нужно было поскорее покончить с этой нелепой ситуацией, и я сдался, хоть и не следовало. Я протянул идиоту несколько монет — не знаю в точности, но почти столько же, во сколько обошлась трость, — хотел вложить ему в руку, без всякого злорадства, но он не желал брать. Теперь он изображал глубоко оскорбленного. Вступила миссис Кэмпбелл. Нищий передумал было, но тут же вновь отверг деньги все теми же гортанными восклицаниями. Только когда полицейский взял их и передал ему, он согласился. Мне очень не понравилось его лицо, когда он смотрел вслед уносимой мною трости, как собака на кость. Наконец-то неприятный инцидент был исчерпан, и мы тут же сели в такси — о нем любезно, как и положено ему по службе, позаботился полицейский; кто-то зааплодировал, когда мы отъезжали, и многие провожали нас одобрительными криками. Я не увидел выражения лица кретина и был только рад. Миссис Кэмпбелл не проронила ни слова, видимо, мысленно распределяла подарки. Я прекрасно чувствовал себя в компании вновь обретенной трости, которой суждено было стать сувениром с историей, куда более ценным, чем вся гора безделушек, накупленная миссис Кэмпбелл.

Мы приехали в отель, и я предупредил служащих у стойки, что после обеда мы отправляемся домой, чтобы приготовили счет и что обедать будем в отеле. Затем мы поднялись наверх.

Как обычно, я отворил дверь и пропустил вперед миссис Кэмпбелл, чтобы она включила свет, потому что портьеры были еще задернуты. Она прошла через гостиную в спальню. Вспыхнул свет, и тут же послышался крик. Я подумал, ее ударило током, за границей всегда такие опасные выключатели. Потом подумал, что ее укусило какое-то ядовитое насекомое или она застукала вора. Я вбежал в спальню. Миссис Кэмпбелл застыла, потеряв дар речи, почти в ступоре. Сначала я не понял, отчего она стоит посреди комнаты, будто громом пораженная. Но тут, булькая ртом, она указала на тумбочку Там, поверх стекла, чернела на светло-зеленой столешнице другая трость.

ЗАМЕЧАНИЯ

Мистер Кэмпбелл, профессиональный писатель, написал из рук вон плохой рассказ, как всегда, впрочем.

Вид Гаваны с корабля ослеплял. Море было спокойное, голубое, почти небесного оттенка подчас, прорезанное широким лиловым швом — Гольфстримом, как кто-то объяснил. Маленькие пенистые волны напоминали чаек в опрокинутом небе. Город, белый, головокружительный, возник внезапно. По небу неслись грязные тучи, но солнце сияло, и Гавана казалась не городом, а миражом города, призраком. Потом она раздвинулась вширь, и стремительно замелькали цвета, тут же сливавшиеся с солнечной белизной. Перед нами были панорама, волшебный фонарь, кинематограф жизни: это польстит мистеру Кэмпбеллу, любителю кино. Мы плыли меж зеркальных зданий, в слепящих бликах, мимо ярко-зеленых или жухло-зеленых парков к другому, более старинному, более темному, более прекрасному городу. Медленно, непреклонно навалилась пристань.

Да, кубинская музыка примитивна, зато в ней есть веселое очарование, неизменно резкий сюрприз в запасе и нечто неопределенное, поэтичное, что взлетает ввысь, до неба, под звуки маракасов и гитары, барабаны же привязывают ее к земле, а клавес — две музыкальные палочки — словно этот ровный горизонт.